Следующая остановка — татарский аул Эндирей, там все мирно, прием у князя Али-Султана, гостям кричали ура: «Признаюсь, при этом удовольствие мое граничило с гордостью… Тридцать лет служения искусству были по-царски вознаграждены. Сделали бы для какого-нибудь государя более того, что сделали здесь для меня?» (Сочиняет, не могли ему кричать ура? Но вообразите, что в воинскую часть приехала Мадонна…) Дальше Чир-Юрт, Нижегородский драгунский полк, опять татары; Дюма поведал читателям про иго и заодно про снабжение и спекуляции в армии (его источники, похоже, были откровенны). В полку служил А. П. Оленин, в 1903 году в возрасте 70 лет надиктовавший воспоминания для «Исторического вестника»: по его словам, когда он услышал имя «Дюма», то сразу понял, о ком речь: «…портреты автора „Трех мушкетеров“ были в то время распространены везде». Оленин пишет, что Дюма поселили у него на квартире. «Вся „наша“ молодежь тотчас собралась ко мне и устроила Дюма, когда он вышел, свежий и веселый, сочувственную овацию. Я же тотчас дал знать командиру полка, кн. А. М. Дондукову-Корсакову, о прибытии знаменитого писателя. Немедленно последовало от князя приглашение на обед, и прибыл экипаж… За обедом знаменитый писатель обворожил всех своим прелестным, остроумным разговором… Не могу забыть его полудетский восторг, когда он узнал, что далее, на пути в Темир-Хан-Шуру, он проедет совсем близко от этого ущелья, что „оказия“ пойдет неприятельской землей, под усиленным конвоем, и что, возможно, будет и перестрелка… К вечеру ко мне собрались мои товарищи, и началась лихая кавказская пирушка, в которой „председательствовал“ Дюма… Надо было видеть его восхищение, когда в темной комнате загорелась синим огнем „жженка“ и прибывший оркестр грянул „Марсельезу“…» На следующий день, по словам Оленина, снова была пирушка, ездили верхом; наконец «оказия» под конвоем двинулась вдоль реки Сулак. «Справа и слева в некотором отдалении показались конные чеченцы. Дюма словно преобразился. Во весь опор вынесся он с нами вперед туда, где завязалась лихая кавказская перестрелка. То наскакивая, то удаляясь, горцы перестреливались с нашими… Во все время схватки Дюма сохранил полное самообладание и с восхищением следил за отчаянной джигитовкой казаков… Вскоре горцы увидали, что не могут вследствие своей малочисленности затеять серьезное дело, и, обменявшись последними выстрелами, ускакали восвояси».

Дурылин разоблачает эту историю, ссылаясь на историка В. Д. Карганова, который, в свою очередь, пересказывает слова М. П. Хаккеля, бывшего в 1880-е годы секретарем А. М. Дондукова-Корсакова: «У опушки князю пришла мысль позабавиться симуляцией нападения горцев, для чего было послано несколько солдат-драгун в лес разыграть стычку с воображаемым Шамилем. После перестрелки романисту рассказали разные небылицы о сражении в лесу и, в подтверждение, показали ему какие-то лохмотья, обмоченные в крови барана, заколотого к обеду». А наивный француз поверил, писал Жозефу Мери: «Мы перерезали территорию Шамиля и дважды имели случай обменяться ружейными выстрелами со знаменитым предводителем мюридов…»

А теперь разберемся. Первоисточник, на чьи слова ссылаются Хаккель, Карганов и Дурылин, — Дондуков-Корсаков (кстати, все они, как и Оленин, ошибочно пишут, что Дондуков-Корсаков был комполка: он накануне приезда Дюма вышел в отставку из-за столкновения с генерал-адъютантом Н. И. Евдокимовым, и его сменил граф И. Г. Ностиц; Дюма об этом упоминает). С отцом Дондукова Дюма имел неприятное столкновение в Венеции в 1843 году; сын там тоже был, как следует из его же мемуаров, и не мог не знать о скандале, так что его враждебный тон по отношению к Дюма понятен. Значит, Оленин прав и перестрелка была настоящая? А вот и нет: Дюма, представьте, вообще никакого сражения не упоминает. Прибыли в Чир-Юрт, у Ностица увидели портрет Хаджи-Мурата (следует рассказ о нем), выслушали историю нижегородского полка, поужинали, обсуждая снабженцев, наутро вышли с конвоем из 25 человек, потом конвой вернулся, а путешественники поехали через Кумторкалу к Темир-Хан-Шуре (ныне Буйнакск) «с четырьмя казаками и офицером Виктором Ивановичем» — вот и все. (Письмо к Мери — документ, не предназначенный для печати, причем в нем не указано, о каком эпизоде идет речь.) Получается, Оленин все выдумал. Он сказал, что Дюма гостил в Чир-Юрте три дня и жил на его квартире, а тот утверждал, что меньше суток, и Оленина не упомянул, хотя на каждой стоянке записывал имена, отчества и фамилии людей, включая слуг. Так кто же придумывает? Дюма о нас или мы о нем?

Кумторкала — Параул — аул Гелли, там услышали, что «Магомет-Иман Газальев собрал всю свою татарскую милицию — около двухсот человек — и еще сто человек охотников» и вступает в бой с отрядом горцев «под предводительством известного абрека Гобдана, именуемого Таймас Гумыш-Бурун». В полдень увидели дым вблизи дороги на Карабудахкент, с конвоем (12 человек) двинулись туда и встретили группу татар. «Люди в папахах узнали нас или, лучше сказать, узнали своих друзей. Они кричали „ура!“, а некоторые подняли руки с ношей, нам уже понятной. Раздались крики: „Головы! Головы!“ Не стоило спрашивать, что это были за трофеи… Обе группы соединились, третья же, несколько отставшая, двигалась медленно. Она не торжествовала победу — она несла мертвых и раненых… Сначала невозможно было разобрать слов, произносимых вокруг нас. К тому же разговор шел на татарском языке, и Калино решительно ничего не понимал. Красноречивей всего выглядели четыре или пять отрубленных и окровавленных голов, еще более живописными были уши, вдетые на рукоятки нагаек. Но вот прибыл и арьергард; он вез трех мертвых и пять пленных. Еще трое раненых едва могли держаться на своих конях и ехали шагом. Пятнадцать лезгин были убиты, трупы их находились в полумиле от нас, в овраге Зилли-Кака.

— Попросите сотника, чтобы он дал нам милиционера, который проводил бы нас на поле сражения, и спросите его о подробностях, — обратился я к Калино.

Начальник сам взялся отвезти нас туда. Он был украшен Георгиевским крестом и в рукопашной битве собственноручно убил двух лезгин. В пылу сражения он отрубил им головы и вез их с собой. Кровь текла с них ручьем. Всякий, убивший горца, имел право, кроме головы и ушей, обобрать его дочиста».

Как поверить, как допустить, как позволить рассказывать такое, когда газеты пишут, что на Кавказе «наведен порядок»? Бойцы пошли в Гелли, гостей по их просьбе повели на место сражения. «Направо, в лощине, лежали голые или почти обнаженные трупы. Пять человек были обезглавлены; у всех же других недоставало правого уха. Страшно было смотреть на раны, вызванные ударом кинжалов. Пуля проходит насквозь или остается в теле, образуя рану, в которую можно просунуть только мизинец, — она посинеет вокруг, и только. Но кинжальные раны — это настоящая бойня: у некоторых были раскроены черепа, руки почти отделены от туловища, груди поражены так глубоко, что даже виднелись сердца. Почему ужасное имеет такую странную притягательную силу, что, начав смотреть на него, хочешь видеть все?» «Татарка развязала небольшой мешок и извлекла из него два уха. Концом трости полковник удостоверился, что это были два правых уха. Он взял перо и бумагу и написал расписку на 20 рублей… Князь Мирский в свое время счел достаточным, чтобы доставляли не всю голову, а только правое ухо. Но они [татары] все равно отрубали головы, объясняя сие тем, что не могут отличить правое ухо от левого…»