Положение крепостных в XIX веке описал наиподробнейше — тонкости барщины, оброка, забора в армию, телесные наказания. Изложил опубликованный проект реформы и охарактеризовал партии, которые его обсуждали, — реакционеров, умеренных и радикалов; сам он на стороне третьих, что «хотят эмансипацию любой ценой, как возвращение к нравственному сознанию, в качестве искупления вековой несправедливости». Но мало отменить крепостное право — «необходимо менять систему, где желание правителя стоит выше законов». Какие перемены могут ждать страну, в чьих генах — добровольное холопство? По «Письмам» выходит, что никакие. Но в «Кавказе» Дюма сделал предсказание: «Россия разломится… Будет северная империя со столицей на Балтике, западная со столицей в Польше, южная на Кавказе и восточная, включающая Сибирь… Император, который будет править в то время, когда совершится это великое потрясение, сохранит за собой Санкт-Петербург и Москву, то есть истинный российский престол; вождь, которого поддержит Франция, будет избран королем Польши; неверный наместник поднимет войска и станет царем в Тифлисе; какой-нибудь ссыльный… установит республику от Курска до Тобольска. Невозможно, чтобы империя, покрывающая седьмую часть земного шара, оставалась в одной руке. Слишком твердая рука будет перебита, слишком слабая разожмется, и в том и в другом случае ей придется выпустить то, что она держит». Насчет Сибири ошибся… но он ведь не сказал, когда все это будет.

Он не только писал о русских, но и переводил их: в Петербурге Григорович сделал для него подстрочники Лермонтова, Пушкина, Бестужева, Вяземского; до других поэтов он добрался в Тифлисе, помощников хватало везде. «И никого, включая настоящего потомственного боярина Нарышкина, вечно недовольного переводами других, кто ни снизошел бы сделать собственный перевод… Женщины были особенно расположены к Лермонтову». Лермонтова переводила ему княгиня Долгорукая (он называет ее Анной, но, похоже, имеется в виду Ольга Дмитриевна Долгорукая, жена князя П. В. Долгорукова по прозвищу Колченогий, — Тютчев писал, что видел Дюма с ней). Дюма еще в 1854–1855 годах в «Мушкетере» публиковал «Героя нашего времени» в переводе Эдуарда Шеффера (то был четвертый перевод на французский, Дюма ошибочно указал, что первый). Теперь списался и встретился (в августе 1858 года в Москве) с Е. П. Ростопчиной, близко знавшей Лермонтова, та написала очерк о нем, который Дюма включил в «Кавказ». Оценивал так: «Это дух масштаба и силы Альфреда де Мюссе, с которым он имеет огромное сходство… только, по-моему, лучше построенный и конструкции более прочной, он предназначен для более долгой жизни…» Перевел и опубликовал «Дары Терека», «Думу», «Спор», «Утес», «Тучи», «Из Гете», «Благодарность», «Мою мольбу» и подкинул литературоведам загадку: стихотворение, которое назвал «Раненый». До сих пор идут споры, имеется ли в виду какая-то известная вещь, которую Дюма перевел так, что не узнать, или (в последнее время склоняются к такой точке зрения) он действительно отыскал в альбомах утерянный текст.

Стихи Пушкина до него уже много переводили: Эжен де Норри, Готье, Мериме, Тургенев, Луи Виардо; Дюма взялся за прозу: «Метель», «Гробовщик», «Выстрел», печатал в «Монте-Кристо», потом в сборниках. (Часто пишут, что он выдавал их за свои, но это не так: в журнальных публикациях всегда указывался автор.) Еще перевел 12 стихотворений и отрывков из поэм, включая «Во глубине сибирских руд», «Ворон к ворону летит», «Люблю тебя, Петра творенье». Опять ругаемся: плохо перевел. Но он предупреждал: «Всякий оригинал теряет 100 из 100 процентов при переводе на другой язык… Мы желаем дать вам представление о стихах Пушкина, но не забудьте, что перевод походит на оригинал, как лунный свет на свет солнечный… О стихах Пушкина не нужно судить по моим переводам: Пушкин — великий поэт, поэт из семьи Байронов и Гёте. Я передам его содержание лишь так, как фотография передает жизнь… По моему слабому переводу вы могли обратить внимание на его манеру писать оды…»

Переводя, много вольничал, правда, не всегда по своей вине. Перевод «Во глубине сибирских руд» литературовед В. К. Шульц назвал «фантастическим»: там появились две лишние строфы и смысл искажен, однако другой исследователь, М. П. Алексеев, доказал, что источником Дюма был перевод, сделанный Ростопчиной по памяти (поэма в России не публиковалась): как у нее написано, так и у него. Любопытна история с балладой «Ворон к ворону летит». У Пушкина это вольный перевод с перевода французской баллады, сделанного Вальтером Скоттом, потому и рыцарь стал богатырем. Дюма перевел обратно на французский, и богатырь вновь стал рыцарем, героиня — не «хозяйкой молодой», а средневековой дамой, которой рыцарь служит. О самом Пушкине целая глава: «Популярный в России, как Шиллер в Германии, он едва известен у нас. Между тем он — мыслитель и одновременно новатор формы, поэт и патриот. До него России недоставало сил явить миру национальный гений, за исключением баснописца Крылова… Интеллектуальная эра России начинается от басен Крылова и произведений Пушкина… В стихах Пушкина есть все: его гений, такой гибкий и откованный до звона, что ему доступно все на свете; или, вернее, его гений был такой могучий, что он подчинял все любой форме, какую ни пожелал бы избрать».

Из Некрасова — «Забытая деревня», «Княгиня», «Еду ли ночью…»; кроме «трех китов» — Петр Вяземский, Александр Полежаев, Николай Чавчавадзе, Жуковский, декабристы: Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол, Александр Бестужев-Марлинский. Что касается прозы, Дюма назвал Гоголя «главным прозаиком в России», но переводить, насколько известно, не пытался, брал что попроще, преимущественно повести Бестужева-Марлинского, занимался ими больше двух лет, перелагая вольно: «Бульденеж» — это «Мулла-Нур», «Княгиня Флора» — «Фрегат надежды», («Султанетта») — «Аммалат-бек», «Жанни» — «Лейтенант Белозор». В 1862 году у Леви они вышли под именем Дюма, но в «Монте-Кристо» автор указан. В «Кавказе» две главы — переводы Марлинского: «Письма о великой Кавказской стене» и «Прощание с Каспием». «Думаешь, что эти страницы написаны Байроном, а между тем имя человека, написавшего их, даже неизвестно у нас! Сколько будет зависеть от меня, я постараюсь упразднить это забвение, которое, по моему мнению, есть почти святотатство». Написал, конечно, и о романе Марлинского с Ольгой Нестерцовой (считалось, что он ее убил), посетил ее могилу в Дербенте, сочинил эпитафию «На могилу Ольги Нестерцовой», которую выбили на камне. (Теперь могилы нет, а камень затерялся.) Еще: И. И. Лажечников, «Ледяной дом» (если где-то читаете, что Дюма выдал его за свой текст, это неправда, в «Монте-Кристо» указано: «Один из моих друзей перевел этот роман под моим наблюдением») и «Последний Новик» (не закончил); «Могила двух братьев» Н. М. Пановского под названием «Марианна» и «Старые годы» П. И. Мельникова-Печерского под названием «Яков Безухий».

20 июля (здесь и далее даты по новому стилю) с Дандре, Муане и Миллеотти отправились в плавание по финским землям: Шлиссельбург, Коневец, Валаам, Сердоболь, обратно на почтовых — Сердоболь, Реускала, Лахенпохья, Ихаланоя, Кроненборг, Пукканиеми, Кексгольм, Гепогарью, Нойдерма, Кивиниеми, Мегре, Коркомяки, Лемболова. Тут Дюма изложил историю борьбы между Швецией и Россией за обладание Финляндией, описал финскую мифологию, переводил поэтов Михаила Кореуса, Франца Францена и Иогана Рунеберга. Мраморный карьер посетили — читатель мог узнать все о том, как добывают мрамор. На Валааме, разумеется, монастырь. «К моему большому удивлению, настоятель слышал обо мне. Он упоминал о мушкетерах и Монте-Кристо, хотя и не как читающий, но как слышавший похвалы тех лиц, которые читали». Наши опять сердились: неправда, не мог настоятель о нем слышать, а коли и слыхал, то лучше бы смолчать. «Предлагали даже представить меня императору, по возвращении его из Архангельска. Я отказался. Я не увижу его, чтобы сохранить за собой право повторить все то хорошее, что слышу о нем». Врет, врет, врет! Да разве бывают такие дураки, что с императорами встречаться отказываются?!