Гончаров — Дружинину: «Дюма я видел два раза минут на пять, и он сказал мне, что полагает написать до 200 волюмов путешествий, и между прочим определяет 15 вол[юмов] на Россию, 17 на Грецию, 20 на Малую Азию и т. д. Ей-богу так!» Ему припомнили книжку Мирекура, журнал «Иллюстрация» назвал его литературным поденщиком: «…для Дюма тот или другой король все равно и об истории он не хлопочет». Достоевский, «Ряд статей о русской литературе» («Время», 1861 год): «…француз все знает, даже ничему не учившись… он еще в Париже знал, что напишет о России; даже, пожалуй, напишет свое путешествие в Париже, еще прежде поездки в Россию, продаст его книгопродавцу и уже потом приедет к нам — блеснуть, пленить и улететь. Француз всегда уверен, что ему благодарить некого и не за что, хотя бы для него действительно что-нибудь сделали… потому что он совершенно уверен, что… одним появлением своим осчастливил, утешил, наградил и удовлетворил всех и каждого на пути его… выучив мимоходом русских бояр (les boyards) вертеть столы или пускать мыльные пузыри… он решается наконец изучить Россию основательно, в подробностях, и едет в Москву. В Москве он взглянет на Кремль, задумается о Наполеоне, похвалит чай… нападет на Петра Великого и тут же, совершенно кстати, расскажет своим читателям свою собственную биографию… Кстати уж обратит внимание и на русскую литературу; поговорит о Пушкине и снисходительно заметит, что это был поэт не без дарований… Затем путешественник прощается с Москвой, едет далее, восхищается русскими тройками и появляется наконец где-нибудь на Кавказе, где вместе с русскими пластунами стреляет черкесов, сводит знакомство с Шамилем и читает с ним „Трех мушкетеров“»…

Советские критики ругали Дюма за то, что общался не с Достоевским и Толстым, а с какими-то третьесортными дураками. Моруа и Труайя (оба, между прочим, русские) — тоже. Труайя: «Ничего не слышал о начинающем писателе по имени Лев и по фамилии Толстой… и о другом дебютанте, Федоре Достоевском, который в то время был на каторге в Сибири…» На самом деле Дюма писал, что Григорович «делит с Тургеневым и Толстым благосклонное внимание молодого русского поколения». Почему не поехал в Ясную Поляну или к Достоевскому в Тверь? Да никто не приглашал.

Другой упрек — все переврал, писал глупости. Моруа: «Его рассказы по возвращении из России своей невероятностью превзошли приключения Монте-Кристо. Хорошо выдумывать тому, кто приехал издалека». Параллельно с публикацией путевых заметок во Франции в России сыпались статьи с опровержениями: охоту на волков описал неверно, колесо тарантаса — неверно… Охоту он описывал со слов князя Репнина и сообщил об этом — но какая разница! Дурак! Один из первых комментаторов «Из Парижа в Астрахань» Н. И. Берзенов попрекнул Дюма «французским хвастовством», в начале XX века Е. И. Козубский отозвался о «Кавказе»: «Знаменитый романист Александр Дюма-отец, посетив Кавказ, оставил описание своего путешествия в наполненной небылицами и вздорами книге». Приписали ему и «развесистую клюкву», которую придумал в 1910 году театровед Кугель для пьесы-пародии «Любовь русского казака»…

Говорим и теперь пренебрежительно, даже любя. Дмитрий Быков: «Примерно половину его записок составляет описание гастрономических чудес и женских типов, которые были тут к его услугам». На самом деле — 12 страниц из 450. Перевираем безбожно. Из той же статьи Быкова 2008 года (очень доброжелательной): «Что мешало многим принять точку зрения Дюма (в особенности неприятную, конечно, для любых реформаторов, прежде всего большевиков) — так это его тихое, благожелательное изумление европейца перед туземцами: ежели они живут так, то, значит, им нравится!.. В разговоре с Некрасовым (путешественник обязан увидеться с оппозицией, это уж как водится) Дюма обронил показательную реплику: „Отменив крепостное право, Россия вступит на путь всей просвещенной Европы — путь, ведущий ко всем чертям!“». Эту цитату одно время очень любили у нас приводить — Дюма против революций, сказал, что страна после отмены крепостного права «пойдет к чертям», и это плохо. На самом деле фраза употреблена в следующем контексте: когда плыли в Петербург, «с нами на борту среди других знатных пассажиров были князь Трубецкой и княгиня Долгорукая. Во всех случаях, называя громкое скандинавское, русское, московитское, монгольское, славянское или татарское имя, мы не скажем, к чему оно придет. С указом его величества императора Александра об освобождении крестьян, думаю, вся русская аристократия пойдет тем же путем, что наша от 1889 к 1893 — к чертям… Но я расскажу, откуда оно пошло… постараюсь все хорошенько разузнать, чтобы помочь вам отличить потомственных князей от ложных». Не страна к чертям, а аристократия, и черт с ней…

Мы-то знаем, что писал он с нечеловеческой скрупулезностью. (Панаев признавал: «Трудно представить человека деятельнее и трудолюбивее».) Люди, не поленившиеся прочесть его книги, это замечали. Историк Павел Николаевич Ардашев («Петербургские отголоски», 1896): «В бытность в Нарве прочел я „Впечатления путешествия по России“ Дюма. Принято считать его рассказы о России и русской истории образцом фантастического лганья, а между тем что же оказывается? Все, что он передает, например, о закулисной истории русского двора в начале царствования Екатерины II, оказалось для меня уже знакомым — из книги Бильбасова[23], написанной на основании архивных документов. Разница лишь в том, что сочинение Бильбасова вышло два-три года тому назад, а соч. Дюма — почти 50 лет. Кроме того, у Бильбасова, конечно, все это гораздо обстоятельнее. Любопытно, что Дюма приводит даже (в переводе, конечно) письмо Орлова к Екатерине об убийстве Петра III. „Открытие“ Бильбасова и тут оказалось предвосхищенным на целые полвека».

М. И. Буянов провел титанические расследования, чтобы установить, насколько Дюма был точен, и пришел к выводу: «И не ошибался, и не выдумывал… как наблюдательный человек он обращал внимание на такие мелочи, которые не считали нужным замечать люди другого склада». В. А. Ишечкин, переводчик, говорит, что им двигало «растущее чувство протеста против утверждений литературоведов прошлого и настоящего, что знаменитый гость из Франции не разобрался в русской жизни, в очерках все напутал, и они недостойны внимания читателя… Мое доверие к Дюма полностью оправдалось. Каждая перевернутая страница подтверждала, что путаницы в очерках нет. Очерки написаны с путеводительской точностью. Зная старые названия, легко отыскать след Дюма в городе на Неве, в Москве и волжских городах, на Кавказе. Убедиться в этом помогло мне путешествие по его следам. Например, на Валааме без расспросов, по авторским описаниям, удалось опознать бухту, где Дюма сошел с парохода на берег; там даже деревья у дорожки, ведущей к монастырской лестнице, стоят так же». Историк Н. Я. Эйдельман отметил, что у Дюма почти нет ошибок ни в русской истории, ни в географии, ни в этнографии, что, побывав на Бородинском поле, он точно восстановил ход битвы; ботаник из Дагестана А. Аджиева отметила, что Дюма — первый иностранец, описавший Сарыкум, самый высокий бархан в Евразии… Ничего не придумывал — он этого не умел.

Обстоятельность его поражает воображение. Написал слово «царь» — на двух страницах этимология слова со ссылками на источники. Дал обзор российской журналистики с указанием тиражей, типографий, направлений, авторов. Объяснил, чем дворники отличаются от портье и консьержей, а караульные от полицейских. Увидел в лавке скопца — привел исследование о скопчестве. Виды описывал не приблизительно — «ах, белые ночи» — а точно: «Прямо перед балконом — набережная, от нее вниз на берег реки ведут две большие гранитные лестницы с 50-футовым флагштоком… За дебаркадером, омывая его своими водами, — медленная Нева; она в 8–10 раз шире Сены в Париже у моста Искусств; река усеяна судами под полощущимися на ветру длинными красными вымпелами, что нагружены еловым строевым и дровяным лесом, идущим из центра России по внутренним каналам работы Петра Великого. Эти суда никогда не возвращаются туда, откуда прибыли; построенные для доставки леса, они продаются вместе с лесом, разбираемые потом и сжигаемые как дрова». Ярмарка на Волге — когда основали, всё с цифрами, какие товары, откуда, на какие суммы. Геология: «Приняв Каму, река Волга становится шире, и появляются острова; левый берег остается низким, тогда как правый, неровный, начиная от Нижнего, поднимается до высоты 400 футов; он сложен из горшечной глины, аспида (кровельных сланцев), известняков и песчаников без единой скалы». О почте: «У каждого начальника почты, сверх того, постоянно находится на столе опечатанная, скрепленная восковой печатью округа, почтовая книга от корешка на шнуре, перерезать который ему недвусмысленно запрещено. Он лишается аттестата, если восковая печать сломана, и starosta не приводит достаточно доводов к ее нарушению». Этнография: «Киргизы вовсе не коренные жители, они — выходцы из Туркестана и, видимо, являются уроженцами Китая… Прежде здесь жили калмыки, которые занимали всю степь между Волгой и Уралом… Теперь о том, почему случилась миграция. Наиболее возможная причина: методическое ограничение власти вождя и свободы людей, практикуемое русским правительством…»