после первого экзамена вытер рукавом нос: вне опрятности дальше было бы быть стыдно…

…Улицы заливало осеннее солнце, скупое, но прекрасное, когда Марк собрался выходить на торжественное открытие металлургического гиганта. Что предстояло торжество — он знал. Но что может предстоять в подлинном торжестве, кроме радости?!

Марк подошел к окну, чтобы использовать стекло в качестве зеркала для неумелого завязывая галстука.

— Погоди, Марк, мне надо с тобой поговорить, — заметила ему Галина Павловна, отстранив от себя какую-то письменную работу.

Галина Павловна взглянула на бант, завязанный Марком, и, неожиданно чего-то напугавшись, вздрогнула. Ее напугало не то, что Марк криво завязал бант, а обеспокоил, по-видимому, сам факт — желание Марка приобщиться к культурному облику.

— Ты купил для себя галстук? — удивилась она. Марк ничего не ответил по существу, подумав, что слова жены являются либо упреком, либо завистью.

— Если хочешь, я галстук уступлю тебе, — произнес он после незначительной паузы.

— Нашел время, чем тешить! — обиделась Галина Павловна. — Я просто изнываю под бременем общественного усовершенствования, а у тебя на уме обряженность: откуда, Марк, такое легкомыслие?..

— Видишь, Галка, часть планеты мы начали социалистическим оборудованием, а теперь надо оборудовать малость и самих себя.

— Да, мотив основательный, но мало убедительный: помни, Марк, я тебя полюбила за непосредственность и простоту…

Галина Павловна хотела прибавить что-то еще, но, потеряв основную мысль, умолкла от обиды.

— Знаю, Галка! — улыбнулся Марк. — Только, увы! Если часть планеты оборудована, то я становлюсь весьма посредственным…

Галину Павловну произнесенные слова Марка укололи в сердце, но сухость ее строгого лица скрыла признаки гнева.

— Об этом в другой раз, — вскользь заметила она. — Я тебе хотела сообщить нечто важное: сегодня я снова ложусь под нож.

— Как! — напугался Марк.

— Очень просто: очередной, пятый по порядку аборт.

Марк поджался, понизился и скорчился так, как будто бы его внутренности безжалостно и жестко выскребали медицинским ланцетом.

— Может быть, обойдется и так? — тихо спросил он. Боль приступила к его сердцу, и оно щемило оттого, что зачатки, взятые от его родословных корней, безжалостно выкорчевываются…

— Наука, Марк, может побеждать естество, а ты, друг, впадаешь в сентиментальность, — произнесла Галина Павловна. — Потомство может послужить мне помехой, а за это я его возненавижу. Мы, Марк, обитаем в этом мире для того, чтобы предначертанием определить путь для следования всего человечества. А народить потомство каждая баба умеет: здесь, Марк, не требуется рассудка.

— Галка! — воскликнул Марк.

— Не пугайся, друг, я возглашаю истину: пускай, примерно, рождает Сокова, — ее потомство станет физически крепким. Наша задача в будущем: растворить это крепкое потомство в бытие другого порядка.

Лицо Марка стало страдальческим, он отмахнулся рукой, заткнул уши и отвернулся к окну, чтобы скрыть непристойное волнение.

Марк охладился свежестью осеннего воздуха…

— На сегодня будто бы наши пути разошлись? — без волнения произнес он.

— Что?! — встревожилась Галина Павловна.

— Я говорю о разошедшихся путях на нынешний день — ты идешь в больницу, а я на открытие стройного металлургического гиганта…

…Уходя, Марк от дверей посмотрел в лицо жены, изменившееся от неведомой тревоги: ее губы дергались, желая что-то произнести, но глаза остались холодными и недвижимыми.

Марк ушел, а Галина Павловна безразлично обвела глазами потолок, опутанный паутиной. Паук, спускавшийся с потолка, попал на ее нос, но, ощутив под собою что-то холодное, стал забираться в высоту, поглощая им же распущенную паутинную нить.

Галина Павловна неведомо зачем подошла к шкафу и нерешительно открыла нижний ящик. Сердце ее тревожно колыхалась, и она без особой надобности порылась в дальнем углу ящика.

Невзначай в ее руке оказалась маленькая баночка, и Галина Павловна вспомнила, что около десяти лет тому назад эта баночка находилась в соответствующем месте ее лакированного ридикюля.

— Как это было давно! — вспомнила она. — Как давно я заменила ридикюль портфелем!

Галина Павловна открыла баночку и посмотрелась в зеркальце, вделанное с обратной стороны крышки. Она напугалась своего сухого лица, потерявшего признаки миловидной женственности.

В баночке сохранились пудра и пушок, и Галина Павловна, осторожно осмотревшись, напудрила нос. Смотрелась она в зеркальце с предосторожностью, опасаясь внезапного появления Марка, хотя пудрила нос она явно для него.

…Марк шел по улице, по шершавой цементной панели, придававшей городу монотонной серой скупостью строгий облик. Люди двигались по тротуарам неторопливо, развалистой походкой россиян, тыкали пальцами в стены корпусов, пробуя прочность, терли стены пальцами, однако ни на стенах не оставалось следа, ни на пальцах людей не было признаков серой пыли: железобетонные стены застыли и, прочно утвердившись на пустырях, свидетельствовали о реконструктивном наличии текущего времени.

Марк поспешал на установленный пункт, туда, где талый-отстегайские большевики имели исходную точку для шествия на место общего торжества. Талый-отстегайские большевики стояли молчаливо, с тем же покойным обличием, унаследованным, должно быть, первоначально от матерей финского племени. Этот облик — облик особой стойкости талый-отстегайских большевиков, уверенно шедших с установленного места на фронты гражданской воины и так же упорно справляющих ныне реконструктивное торжество.

Рабочие, возглавляемые большевиками, двинулись по улице, и Марк затерялся в рядах. Предстояло молчаливое, но никем еще не виданное торжество — таковы уж отличительные черты талый-отстегайцев, дававших в каждом деле действительно большевистские образцы.

Сокровенные лозунги возвещали, что произойдет небывалая демонстрация и натуральный вид мощных орудий производства заменит своим действием обильные потоки торжественных речей. Чтобы произвести соответствующий эффект, техника торжественного открытия держалась большевиками в тайне, и Марк, хотя и знал об этой тайне, но, шествуя среди толпы, позабыл будто бы о ней.

Впереди себя Марк видел затылки людей, и люди были принижены возвышенной стройностью корпусов. Он радовался за человеческий разум, заменивший произвол стихии наивысшей техникой и поставивший технику на службу великим целям будущего человека.

Марк шел среди класса-творца, среди класса прочного, стирающего унаследованные грани противоречий. Класс — это тяжелая черная металлургия, граненая сталь, уплотнившая останки одряхлевшего мира…

…Движущиеся колонны людей неожиданно остановились, не дойдя до установленного места торжества, и люди стали расступаться по обе стороны. Сторонясь неведомого, Марк немного обиделся, не зная, кому это большевики могут уступать дорогу?

Навстречу один за другим шли десять автобусов, из приспущенных окон которых дети приветствовали торжественное шествие родителей. Автобусы шли медленно, и моторы не смогли заглушить радостных детских возгласов, наполнявших приливом радости сердца молчаливых людей, с замиранием сердца ожидавших праздничного торжества.

Марк догадался, что дорога большевиками уступлена по праву, ибо дети по проложенной отцами тропе облегченно шествуют в близкое будущее социалистического подворья.

Марк заморгал, и нечаянная слезинка скатилась по его лицу: в будут»‘о бредет младшее поколение, и оно принесет туда умиление Марка, приветствовавшего появление на улицах