– Bolond.

– А «мудак»?

– Faszfej. А как будет по-литовски «Я тебя люблю?» – спросил Ласло.

– Aš tave myliu. А как будет по-венгерски «Пошел на хер!»?

– Menj a picsába!

– Да-а, – многозначительно протянул Клаудиюс, и его рука сама потянулась за пивом. – Надо будет запомнить!

– Хорошее пиво, у нас такого не делают, – поменял тему Ласло. – Англичане все-таки много чего придумали!

– Да, – поддакнул Тиберий. – Только я еще ни разу тут с англичанином не разговаривал, не встречался! Одни румыны, поляки, болгары, литовцы, – при последнем слове он посмотрел на Клаудиюса и сменил серьезное выражение лица на улыбку.

Клаудиюс задумался и понял, что он тоже еще ни одного англичанина тут не встретил. То есть он их наверняка видел среди прохожих в Лондоне, может, за рулем машин, проезжавших по Хай-стрит в Ишере, но чтобы так, лицом к лицу, да еще и с разговором! Нет, не было такого еще!

– Я тоже, – сказал он. – Мы тут с декабря! И ни одного англичанина!

– Они на севере живут, – знающим тоном заявил Ласло. – Когда с юга сюда такие, как мы, понаехали, то они на север перебрались. Точно!

Клаудиюс оглянулся по сторонам. За одним столиком сидели и пили пиво прилично одетые негры, за другим – то ли корейцы, то ли японцы, трое мужчин, тоже прилично одетые. За третьим – явно славяне, потому что с их стороны то и дело доносился русский мат, но с легким акцентом, доказывавшим, что говорившие пользовались матом «по лицензии», он не был для них родным.

Взгляд Клаудиюса остановился на бармене. Рыжий мужик с рыжей бородой, с широким лицом и крупным носом наверняка был англичанином.

– О, давайте впервые поговорим с настоящим англичанином, – весело предложил Клаудиюс, показывая на бармена рукой. – Мы же все-таки в Англии!

Все трое поднялись из-за стола и с пивом в руках уселись за барную стойку напротив бородатого бармена.

– С вами можно поговорить? – вежливо спросил Клаудиюс. – Вы же англичанин?

– Какой я нахрен англичанин? – возмутился бармен. – Я ирландец, из Корка! О чем хотите говорить?

Настроение говорить у Клаудиюса пропало. Но венгры все-таки были настроены на продолжение разговора и им было не важно, с кем говорить.

– А какое еще темное английское пиво есть, кроме «Гиннесса»? – спросил Тиберий.

– «Гиннесс» – ирландское пиво, – твердо произнес бармен. Но потом вполне миролюбиво посоветовал попробовать два других вида ирландского темного.

Второе утро в доме у матери Франсуа, Николь, было еще слаще первого. Не только потому, что в этот раз к завтраку она достала две банки разного варенья вместо вчерашней одной. Маленькая уютная спальня, теплая и тихая. Тихая, как сама улица – рю Пьер Фарин, на которой стоял невзрачный двухэтажный кирпичный домик – «сиамский близнец» такого же домика, или нескольких таких же, словно приклеенных к друг другу торцевыми стенками. Все домики на этой улице казались одинаковыми. Ну, может, кроме одного, который к дому Николь «приклеили» строители слева чуть позже – с белым заштукатуренным фасадом и крышей, поднятой покруче и повыше.

Как только приехали сюда, Андрюс сам себе прошептал: «Это не Париж!» А потом вспомнил Порт де Лила, выше Бельвиля, куда ходил вместе с Барборой и с коляской без младенца. Там тоже он видел похожие двухэтажные спокойные улицы с одинаковыми домами. И это был Париж или его продолжение. «Может, Лилль – это тоже продолжение Парижа?» – подумал он.

– Чай или кофе? – спросила Николь, надев на нос очки и бросив строгий, «учительский» взгляд на Барбору, стоявшую у окна гостиной.

– Кофе, пожалуйста! – попросила Барбора.

Завтракать они присели на кухне. В деревянной миске лежал вручную разорваннный на ломти свежий багет. Николь взяла ломоть и над своим блюдцем щедро покрыла его абрикосовым вареньем.

– Утром кто-то приходил? – спросил у нее Андрюс, вспомнивший, как его разбудил дверной звонок.

– Бернар, сосед напротив, – сказала Николь. – Тоже на пенсии, только просыпается всегда слишком рано. И идет в булочную. Она у нас далековато, минут десять пешком. И мне через день приносит, – она кивнула на миску с багетом.

– Хорошо, когда есть такие соседи, – Андрюс закивал. Бросил взгляд на Барбору. – Жаль, что Франсуа уже уехал.

– Он всегда приезжает на день-два, – Николь покачала головой. – Мог бы остаться, повозить вас по городу. Отсюда до центра далековато, километров пять…

– Ничего страшного, – успокоил ее Андрюс. – Мы сами походим. Мы весь Париж пешком обошли!

Барбора, хоть и выглядела еще сонной, посмотрела на Андрюса пронзительно, чуть ли не сердито. И он растерялся.

– Да, – продолжил он после короткой паузы. – Мы же не туристы… Нам надо квартиру искать и работу…

Днем они дошли до Гранд-Плас. Тяжелое, готовое к дождю небо висело низко над городом. Давило на психику. Вызывало беспокойство. Из редких слов и фраз разговор не складывался. Андрюс вспомнил вслух, как проезжали они, покинув Париж, мимо Парка Астерикс, как при приближении к Лиллю на горизонтах выросли терриконы давно закрытых шахт, как небо опускалось все ниже и ниже по мере приближения к этим терриконам. Видимо, именно это низкое тяжелое небо не давало Барборе отвлечься от проблем, не давало расслабиться, не позволяло поболтать с Андрюсом о чем-то неважном.

А он вытащил из кармана куртки план города, полученный от Николь. Развернул и, найдя нарисованный мамой Франсуа крестик, понял, что они дошли до цели своего пешего путешествия и теперь находятся в самом центре столицы французского Севера. Широкая площадь показалась Андрюсу холодной, несмотря на оживленное человеческое движение по ее гладкому булыжному полю.

Они стояли на краю площади возле высокого белого здания с широкой сквозной аркой внизу. В этой арке высотой в два этажа рождалась улица. Она словно проходила под домом: с площади через арку и дальше. Довольно узкая, но тоже мощенная булыжником.

Андрюс возвратил свой взгляд на площадь. Вздохнул, не увидев ни одной карусели, ни одного уличного актера, пытающегося привлечь внимание прохожих.

«Наверное, погода», – объяснил себе, снова посмотрев на небо, холодного металлического цвета. Андрюсу показалось, что оттенков старого поцарапанного алюминия в небе над Лиллем присутствовало больше, чем оттенков свинца. Почему вспомнился алюминий? Он задумался. Припомнил старую раскладушку, раскладывавшийся каркас которой сделан был из алюминиевых трубок, на которых, удерживаемое странными скрученными плотной спиралью пружинами, висело брезентовое полотно, накрываемое узким матрасом. Эту раскладушку отец доставал с балкона всякий раз после скандала с мамой. Доставал и демонстративно нес в кухню, где и устраивался на ночь. Скандалы с таким финалом случались у родителей нечасто и заканчивались длительной тишиной обиды, нарушать которую, как тогда казалось, никто не хотел: ни мать, ни отец. А сам он, Андрюс, в такие моменты тоже старался не шуметь, чтобы не мешать родителям молчать. В такие дни, точнее вечера, так как это всегда случалось вечером, они ложились спать раньше и, как до сих пор помнилось Андрюсу, высыпались лучше и вставали бодрыми и свежими, будто ничего накануне не произошло.