Пот бежал по лицу, от него чесалась борода. Он осторожно подошел к телам. У первого человека, лежавшего лицом вниз, была снесена задняя часть головы и одежда залита кровью. Волна тошноты поднялась слишком быстро, и Гана вырвало прямо на его ботинок. Продолжая блевать, он отвернулся в сторону, но от терпкого запаха крови под жарким солнцем было не уйти.

Начали слетаться мухи, и вот уже над развороченным черепом кружился жужжащий рой. Над головой Гана кругами летали вороны, и их темные тени скользили по земле и лежащим трупам. Во рту снова почувствовался вкус желчи. Через час от этих людей уже мало что останется. Начнут мухи, продолжат вороны и стервятники. Потом запах смерти учуют динго и прибегут сюда, чтобы с рычанием разорвать остатки.

Их нужно похоронить. Эта неожиданная мысль вцепилась в него своими иссохшими пальцами. «Бессмысленно», – отговаривал себя Ган. Он был слишком стар, чтобы похоронить и одного человека, не говоря уже о трех. Да он просто загнется, пытаясь выкопать могилы на такой жаре, и тогда трупа будет уже не три, а четыре. Вороны, раскачивавшиеся на ветках, внимательно наблюдали за ним, ожидая своего часа. Мух заметно прибавилось. «Не могу позволить, чтобы человек заканчивал таким вот образом. Это неправильно». Ган уже чувствовал тяжесть лопаты в своих руках. «Они же мертвые уже, им все равно! – кричал ему внутренний голос. – Кожа и кости все равно подвержены разложению, похоронены они или нет. Не стоит это твоего пота».

Ган прихлопнул неосторожную муху, мысленно проклял ворон и заковылял к своей палатке за лопатой.

Возможно, она умерла первой.

А может, она была мертва всегда.

Наверное, этот мир всегда был окутан мраком – и внутри, и снаружи.

Наверное, она умерла вместе с ребеночком, который только-только начал обретать свое место внутри нее, еще не сделал ни единого вдоха и не почувствовал поцелуев отца и матери. Возможно, она умерла еще в детстве, там, в пустыне, и вся ее жизнь была лишь медленным печальным сном в ожидании момента, когда в гроб будет вбит последний гвоздь.

Наступило утро, но света не было. В окно Леонора видела солнце, висевшее высоко над деревьями, – странный светящийся шар, не относящийся к миру тьмы. Мередит, ссутулившаяся и притихшая, забрала с подноса нетронутый чай и заменила его чашкой горячего, промокнув салфеткой случайные капли. Но омертвевшее тело воспринимало все медленно, и Леонора следила за женщиной и ее действиями с отсутствующим видом.

– Это правда? – Леонора слышала собственный хриплый мертвый голос как бы со стороны. И вопрос этот был таким же безжизненным.

Мередит не обернулась, только скорбно кивнула.

Леонору словно закружил чудовищный черный водоворот.

– А где Том? – спросила она непослушными пересохшими губами.

На этот раз Мередит повернулась к ней, нахмурив лоб.

– Так вы ничего не знаете?

Леонора лишь приподняла подбородок: от успокаивающих лекарств мышцы шеи были слишком слабы.

– Не знаю что?

Хмурое лицо Мередит дрогнуло.

– Том тоже погиб.

Ресницы Леоноры часто заморгали. Мередит ушла, а ее невидящие глаза все продолжали беспомощно моргать. В темноте опущенных век она слушала биение своего сердца и ждала, когда же оно остановится, – ждала, когда омертвение тела дойдет до этой пульсирующей мышцы и успокоит ее.

Моргай… Моргай… Моргай…

Жди… Жди… Жди…

Странный светящийся шар продвинулся вдоль верхушек деревьев и соскользнул к задней части дома. На полу напротив высоких французских окон вытянулись прямоугольные тени. Вернулась Мередит и принесла новый чай. На подносе стояла тарелка с горячим супом, от которого поднимался пар. Но и суп скоро остыл.

Вдоль дивана двигалась высокая худая тень. В паузах между морганием она видела, как тень снова и снова ходит перед ней взад-вперед. Наконец тень остановилась.

– Я не делал этого, Леонора. – На нее пристально смотрел бледный Алекс. Его пустые далекие слова едва доносились до ее умирающего сознания, и она едва понимала их смысл. – Да скажи же хоть что-нибудь, черт побери! – не выдержал он.

Смерть, холодная и черная. Оцепенение. Воздух медленно входил и выходил из ее легких – двух мертвых раковин, и каждый такой вдох был для Леоноры странным, печальным и чуждым ей. И она ждала, когда дыхание остановится, и прислушивалась к упрямому тиканью у себя в груди. Боль в области таза была обособленной – она просто присутствовала, засела где-то далеко в своевольном сердце.

– Нет, я этого не вынесу. – Алекс схватился за голову и крикнул: – Посмотри на меня!

Мертвый взгляд скользнул вверх и остановился на его глазах. Алекс отшатнулся и, вцепившись в волосы, принялся вновь расхаживать взад-вперед, не в силах укрыться от этого взгляда. Потом остановился перед окном и сцепил руки за спиной.

– Мне необходимо, чтобы ты знала: я этого не делал! – Он немного успокоился. – Какая-то часть меня жалеет, что это был не я. Какая-то часть меня хотела бы нажать на курок. – Алекс обернулся к ней. – Но я не имею к этому никакого отношения. Клянусь тебе!

Ощущение правдивости – чистой, искренней – нарушило ее оцепенение. Странный орган в ее груди забился чаще, слюна смочила пересохший рот. «Нет!» Этот вопль пронесся в ее сознании, разбудив его от мертвого спокойствия. Жизнь, дыхание, пульс – все тянуло в противоположную сторону, уводило от смерти. Она хотела нарушить свое оцепенение, освободиться от него. Она чувствовала вкус боли, прятавшейся по углам и поджидавшей ее, и нервы ее звенели от ужаса.

Когда Алекс подошел, на лице его не было ни злости, ни заносчивости, а взгляд казался честным и искренним. Присев, он обхватил ее лицо ладонями.

– Я не делал этого. И я не могу жить, когда ты смотришь на меня с такой ненавистью. – Голос его надломился. – Эти парни напали на шерифа, Леонора. Они убили его и попытались скрыться. У помощника шерифа не было другого выхода, кроме как пристрелить обоих. – Он сжал ее руки. – Так что это сделал твой драгоценный Джеймс. А не я.

Звучание его имени было словно сокрушительный удар в болевшую до сих пор область таза, и Леонора вскрикнула. Боль ломала ее. Алекс схватил ее за плечи, губы его скривились.

– Так не должно быть, разве ты этого не видишь? Мы сможем начать все сначала. Теперь, когда ты знаешь о нем правду, мы можем начать с чистого листа. Кроме нас с тобой, никто не знает, что произошло. Никто ничего не знает.

От этих слов ее мутило. Новая волна горя вызвала тошноту, и она прикрыла рот пальцами. Но Алекс убрал ее руку и снова обхватил ее лицо ладонями:

– Я виню во всем происшедшем себя. Не нужно было ехать в Австралию. Это полностью тебя изменило.

У нее стучало в висках, мысли крутились, точно детский волчок.