– Маленький ублюдок, я убью тебя, – прорычал он.

Здоровой рукой отец поднял разбитую бутылку саке и склонился над повергнутым Йоши. Кровь на стекле. Кровь на руках. Кровь ее матери. А теперь и брата? Она слишком мала и не сможет остановить его. Да и что от этого изменится? Но в тот момент Хана обнаружила: она рычит, бездумно, безоглядно бросается на него сзади, молотя своими крошечными кулаками и крича «Нет, нет, нет!», как будто в нее вселились все бури мира. Он обернулся, и на его лице отразился ужас – он не мог поверить, что она отвернется от него. Это не его Хана. Не его маленький цветочек.

– О боги, – сказал он. – Твой глаз…

Залитой кровью бутылкой он указал на ее лицо, и его черты исказились от боли.

– О боги, нет. Нет, это не ты…

Йоши с ревом прыгнул на спину отца, схватив его руками за горло. Отец двинул его локтем в челюсть. Лязгнули зубы. Брызнула кровь. Брат рухнул среди останков стола, как тряпичная кукла, и потерял сознание.

Отец повернулся и ударил Хану, и от этого удара ее закрутило, как волчок. Она упала на колени, но он повалил ее на спину и уселся на грудь, прижав ей руки бедрами к телу. Он был очень тяжелым. Таким тяжелым, что она едва дышала. Она умоляюще зарыдала.

– Папа, нет! Не надо!

Но он надавил ей рукой-обрубком на горло, всё еще сжимая другой рукой разбитую бутылку.

– Я должен был догадаться, – прошипел он. – Должен был понять, что это уже есть и в тебе. Она отравила тебя.

Он указал на мать, зрачки которой застыли блестящим пляжным стеклом цвета драконьего шелка.

– Это уже в тебе, – говорил отец. – Ты – гайдзинский мусор. В тебе сидят белые дьяволы. Но я их вижу. Я могу их вытащить…

Он занес бутылку над ее лицом, в дюйме от правого глаза, в радужной оболочке которого отражалось разбитое стекло.

– Папа, нет! – Она замотала головой, крепко сжав веки. – Нет, нет!

А потом он опустил бутылку, чтобы вонзить в глаз.

– Я могу их вытащить…

Мир вокруг нее был таким ярким, с четкими острыми краями, что Аянэ показалась, будто она может порезать глаза.

Легкий ветерок щекотал ее ноги, одежда царапала голую кожу, отчего отросшие волоски вставали дыбом, и по коже бежали мурашки. Когда Кин повернулся, чтобы посмотреть на нее, она почувствовала на своем лице его дыхание – мягкое, будто перышко. Она вздрогнула, ведь ощущений было так много, и все – такие свежие, новые. Но когда она обращала внимание на старика у окна, который трясся, кашлял и с каждым вздохом приближался к смерти, она чувствовала, как у нее в груди разливается жалость. Жалость к тому, кто подошел к самому краю, пока еще в блаженном неведении, какая пропасть разверзнется у него под ногами. И жалость к себе, ведь всё это закончится почти так же быстро, как и началось.

Мехабак стучал бусинами у нее на груди. В голове. Приказы. Перемещения. Вопросы.

Вопросы, на которые она жаждала ответить.

Кин демонстративно смотрел на нее спокойным, но твердым взглядом. Поэтому она встала и спросила, как пройти к уборной, низко поклонилась Даичи, а потом тихо пошла к лестнице.

Спустилась на три этажа, в подвал Кагэ, где на столе был разложен план битвы с шахматными фигурами, угольными мелками и рисовой бумагой. Аянэ встала на колени в углу и подняла лицо к потолку. Провела пальцем по руке, наслаждаясь ощущением, наблюдая, как шевелятся и поднимаются крошечные волоски. Скользнула вверх по плечу, по пустому разъему на ключице и вниз по груди. И там она нащупала это. Гладкий металл и холодные транзисторы. На шнуре на шее висел дребезжащий тяжелый блок. Она коснулась отрезка гофрированного резинового кабеля, свисавшего со стороны мехабака, поднесла его к свету, глядя на штырьки на его головке.

Она закрыла глаза и почувствовала ночной воздух на коже. Вдохнула запах дыма и пепла, послушала мелодию хаоса, разрастающегося снаружи. Затаила дыхание, будто собиралась нырнуть в глубокую воду. А потом воткнула кабель в выходной порт на ключице и с резким щелчком повернула его. Вдох. Выдох.

Ее пальцы забегали по панели устройства, перемещая счетные бусинки вперед и назад быстрыми замысловатыми движениями. Она почувствовала, как нарастает гул и треск, переключилась на новую частоту, сигнала с которой, этого потрескивающего хора, не слышала последние несколько недель. И в голове у нее зазвенели, защелкали, зацокали их голоса, заглушая звуки реального мира, уходящего прочь от нее. И как только все ощущения на коже исчезли, из глаз, сквозь трепещущие ресницы, выкатились слезинки. Они стекали по щекам, падали вниз, но она больше не чувствовала их.

Почти не чувствовала.

* * *

Они пробирались по сточной трубе, создавая не больше шума, чем окружавшие их крысы. Жирные, искусанные блохами, они щерились кривыми желтыми клыками при их приближении. Каори шла впереди, освещая путь вольфрамовым фонарем с ручным приводом. Ее платок был насквозь мокрым от пота. Остальные Кагэ следовали за ней единой колонной, тяжело дыша в сырых кишках тоннеля.

Они несколько раз поворачивали по лабиринтам ходов. Наконец, Каори остановилась на перекрестке и оглянулась туда, откуда они пришли. Паук смотрел на нее в темноте, щуря глаза от вони.

– Ты знаешь, куда идешь? – спросил ее помощник едва слышным шепотом, приглушенным грязным хлопком.

Каори нахмурилась, повернулась и снова поползла.

Они добрались до еще одного перекрестка, и Каори снова остановилась, глядя то налево, то направо, закусив губу.

– В этом нет никакого смысла, – прошептала она.

Паук выругался себе под нос и сплюнул в грязь, по которой они ползли.

– Барабаны Райдзина, в чем проблема?

– Мы ищем шахту аварийного доступа наверх, в подвал техобслуживания. Но мы должны были попасть на развилку, а не на перекресток.

Паук взял карту Кина из рук Каори, которую, несмотря на грязь, была еще можно разобрать. Паук нахмурился в мерцающем свете, тоже оглянулся назад, откуда они пришли, и даже перевернул карту, чтобы посмотреть, нет ли чего на обратной стороне.

– Она неверная, – сказал он. – Мы прошли разветвление из пяти проходов после перекрестка. Но мы должны были попасть в него только после этой развилки.

– А я тебе о чем… – прошипела Каори.

– Ваш гильдиец не смог даже чертову карту нарисовать. – Он смял кулаком бумагу. – Такое чувство, что этот маленький ублюдок хотел, чтобы мы здесь заблудились.

Каори посмотрела на Паука, он – на нее. Ее глаза расширились.

– О боги…

* * *

– Что ты делаешь? – Голос вытащил Аянэ из транса, мехабак затих до шепота, когда она открыла налитые кровью глаза и увидела в дверях Исао. Лицо юноши вспыхнуло, напряженной рукой он схватился за рукоять остро наточенного кусаригамы. Он двинулся на нее.