Все больше асиримов собирались вокруг, окружили ее плотной толпой. Если они захотят вдруг убить Чеду, разорвать на части, пожрать ее плоть, она ничего не сможет сделать. Они оказались так близко, что она могла рассмотреть морщинки на их почерневшей коже, пятна на желтых зубах.

Тела их выглядели изможденными, сухожилия ходили под кожей, как корабельные снасти в бурю; они вжимали головы в плечи, будто боясь, что Чеда их ударит, но все равно вытягивали руки, ощупывали ее плечи, ее лицо сквозь покрывало, ее голову, тюрбан.

– Кто вы? – спросила она.

Один асир, бывший при жизни высоким мужчиной, но теперь скрюченный, с переломанной шеей, взял ее правую руку, склонился, рассматривая ладонь. Коснулся слов и узоров, вытатуированных на ее большом пальце. Шрам отозвался болью, но чары лепестков были так сильны, что Чеда ее почти не почувствовала. И вдруг асир принялся шептать, тихо, едва слышно.

Остальные асиримы подхватили его слова, и скоро ночь заполнилась тихим, завораживающим перешептыванием, потрескиванием веток, гудом жесткокрылов. Все было как во сне, на мгновение Чеде показалось, что она слышит колокольчики Салии…

Но нет, это лепестки уносили ее. Нужно было это прекратить.

– Поговорите со мной! – взмолилась она, надеясь, что хоть кто-нибудь ответит. – Я вас не понимаю!

Никто не ответил, лишь ближайшие к ней асиримы съежились от звука ее голоса. Асир, державший ее руку, надавил на шрам, и боль озарила все, как молния, развеяв морок лепестков.

– Я встречала вашего короля… – сказала Чеда, тяжело дыша. Асир надавил на шрам сильнее. Пусть. Это была приятная боль, она удерживала ее в сознании. – Он говорил со мной. «Смертоносное древо – вот дом для тебя».

Асир взглянул ей в лицо, его глаза расширились от ужаса и скорби.

– Ты же знаешь эти слова, верно? – спросила Чеда. «Жди – родная рука упокоит, любя. Над тобою богиня поплачет, скорбя. Не в тенях ли последний приют для тебя?»

И вдруг он произнес слово, которое она смогла понять. Произнес хрипло, сипло, будто молчал веками. Это даже не похоже было на слово, но она услышала.

– Р-р… родна-а-ая…

– Вы хотите освободиться? Об этом стих?

– Освобо…

– От кого? От Королей Шарахая?

Асиримы взвыли, задрав головы, громко жалуясь равнодушным небесам на свою боль. Чеда чувствовала их зов всей кожей, костями, сердцем.

– Расскажите мне! Расскажите, что они сделали?

Но они только взвыли громче, дольше. Молчал лишь тот, что держал ее руку. Он провел черным ногтем по узорам ее татуировок снова и снова, встал на колени, принялся чертить знаки на песке. Постепенно рисунок начал проявляться, будто возникая из тьмы ее памяти. Боги всемогущие…

Асир рисовал знак, известный ей с детства. Тот самый, который вырезан был у мамы на лбу. Но откуда они узнали?!

Асир остановился, размял руку, словно рисование причиняло ему боль, но все же закончил и, отпустив Чеду, кивнул на знак. Остальные закивали тоже.

Стон скорби вырвался откуда-то из глубин ее сердца. Снова этот знак… Ей было так больно, но асиримы кивали на рисунок с таким благоговением!

По их рядам снова пронесся шепот, они начали расступаться, пропуская асира в короне.

– Сеид-Алаз… – прошептала Чеда случайно оброненное Салией имя.

Он хромал в лунном свете, будто раненый, но несломленный воин, отказавшийся подчиняться Королям, а может, и богам. Однако это стоило ему больших усилий: Чеда видела, как дрожат его плечи, как он старается держать голову высоко поднятой.

Когда он приблизился, остальные асиримы расступились, давая ему место. Он протянул руку, и Чеда поняла, что он тоже хочет посмотреть на татуировку. Она протянула руку в ответ, но асир вздохнул несколько раз, готовясь сказать что-то.

– Назови… свое имя… – прохрипел он наконец голосом древним, как пустыня.

– Я Чедамин Айянеш ала.

Он с неожиданной силой ухватился за рукоять ее шамшира и поднял его к небу под вой асиримов.

Склонившись, он кончиком шамшира начертил рядом новый знак, обозначавший шейха. Рядом – двенадцать точек.

– Двенадцать шейхов, – сказала Чеда. – У двенадцати племен.

Король покачал головой и начертил старинный знак, обозначавший Шарахай.

– Двенадцать Королей.

Он прижал палец к ее губам и снова покачал головой, указывая на луны-близнецы. Они услышат. Боги услышат и предупредят Королей. Это тайна.

Он поставил рядом с Королями тринадцатую метку, прижал ладонь к груди и прочертил от метки линию к маминому знаку.

Было тринадцать племен. И эти несчастные – все, что осталось от тринадцатого племени. Потерянного племени.

Чеда поняла вдруг, откуда взялось название «сады смерти». Двенадцать королей обрекли потерянное племя на гибель. Чеда не знала, как и почему, но это поняла ясно. А еще поняла, что мама была одной из них.

«И я тоже. Я дочь своей матери, а это мой народ. Короли вырезали этот знак у мамы на лбу как предупреждение остальным из потерянного племени».

Она взглянула на свою татуировку, на скрытые символы, которые обводил асир. Теперь Чеда видела их ясно. Как вышло, что раньше она ничего не замечала? Она встала на колени, ласково провела пальцами по чертам сделанного асиром рисунка. Он напомнил ей о маме, и слезы хлынули из глаз. Но вместе со слезами пришло и облегчение.

Слишком долго вся эта боль похоронена была внутри: мамина смерть, месть, желание положить конец жестокости Королей. Возможность поделиться хотя бы частичкой этого, хотя бы вот так странно, давала облегчение. Чеда больше не одна. Как долго она сражалась вслепую, шла не разбирая дороги… Но теперь у нее есть союзники. Свои. Родная кровь.

Король асиримов указал ей иной путь. Заидэ помогла ей, скрыла знак асиримов в узоре татуировки. Значит, она была их союзницей? Но почему? Чего она хотела добиться?

Теперь Чеда была точно уверена, что это Заидэ – человек Дардзады в Обители Дев. Нужно поговорить с ней об этом… если удастся дожить до рассвета. В сиянии лун-близнецов она увидела этих несчастных, искаженных существ по-новому. Они перестали казаться безликой толпой чудовищ. Они едины были с ней, а она – с ними.

– Что случилось в ту ночь? – спросила Чеда, сглотнув ком в горле. – В ночь Бет Иман?

Король взглянул ей в глаза с такой болью, словно события далекой старины вновь ожили в его памяти. Он попытался что-то сказать и не смог: на глазах выступили слезы, конвульсивно дернулось горло. И опять он попробовал заговорить, но не вышло. Он замотал головой, словно вытряхивая из нее воспоминания. Попытался снова… но, видно, некая сила заставила его молчать: может,