Мэгги была единственной, кто заметил мою тоску и мои слезы; она быстро утерла мои мокрые щеки мягким льняным лоскутком и спросила:

— В чем дело?

— Я чувствую себя последней в роду и совершенно одинокой!

Нет, она не бросилась меня утешать; она даже не попыталась притворно мне противоречить, ссылаясь на моих многочисленных сестер и детей, на мою новорожденную дочурку; она не стала радостно ворковать над малышкой, которую уже спеленали и приложили к груди кормилицы. Мэгги выглядела почти такой же мрачной и усталой, как я сама; она целую ночь провела на ногах, заботясь обо мне, и лицо ее было так же мокро от слез, как и мое. Нет, она не стала меня разубеждать. Она просто молча взбила подушки, поудобнее устроила меня на них и лишь потом тихо сказала:

— Мы и есть последние в роду. Я не могу и не стану утешать тебя всякими фальшивыми словами. Мы действительно последние в роду Йорков. Ты, твои сестры, я и мой брат. И, возможно, Англия никогда больше не увидит Белой розы.

— Ты получила какие-то известия от Тедди? — насторожилась я.

Она покачала головой.

— Я пишу ему, но он не отвечает. И посещать его мне не разрешено. Думаю, Тедди для меня потерян.

* * *

Мы назвали нашу дочку Мэри в честь Пресвятой Богородицы. Это была изящная хорошенькая малышка с темно-синими глазами и черными, как гагат, волосами. Она хорошо кушала, хорошо развивалась и во всех отношениях была здоровым и крепким ребенком. И хотя я никак не могла забыть ее бледную золотоволосую сестренку, заботы о новорожденной несколько отвлекли меня и чудесным образом успокоили. Когда я видела, как это новое дитя Тюдоров мирно посапывает в колыбельке, у меня становилось теплее на душе.

Но, выйдя из родильных покоев, я обнаружила, что наша страна снова готовится к войне. Генрих, заглянув на минутку в детскую, только посмотрел на маленькую Мэри, которую я прижимала к груди, но даже на руки ее не взял.

— Сомнений нет: король Шотландии намерен вторгнуться на нашу территорию и во главе своей армии поставил этого мальчишку! — с горечью бросил мой муж. — А мне не удалось собрать на севере практически никакого войска, да и половина тех, кто пошел мне служить, чтобы сражаться с шотландцами, говорят, что, скорее всего, сложат оружие, если увидят на боевых знаменах противника белую розу. Они готовы защищать свои земли от врага, но с радостью перейдут на сторону принца Йоркского. Нет, поистине это королевство предателей!

И я, держа дочку на руках, вдруг почувствовала, что с ее помощью, точно взяткой, пытаюсь усмирить гнев короля. Возможно, где-то там, в Шотландии, и существует принц Йоркский, готовящий свое войско к войне против нас, но здесь, в нашем любимом дворце Шин, я только что родила своему мужу еще одну принцессу Тюдор, а он не желает даже взглянуть на нее!

— А нельзя ли как-то убедить короля Якова, чтобы он не заключал союз с… «этим мальчишкой»?

Генрих искоса на меня глянул.

— Я уже предложил ему кое-что, — признался он. — И мне все равно, понравится это тебе или нет. Нам этот союз очень нужен, но я сомневаюсь, чтобы из моей затеи что-нибудь вышло. Так что, возможно, ее и не придется туда отсылать.

— Кого это «ее»?

Он снова посмотрел на меня — как бы украдкой, пряча глаза.

— Маргарет, естественно. Нашу дочь Маргарет.

Я вытаращила глаза: может, он сошел с ума?

— Но нашей дочери всего шесть лет, — сообщила я, словно он сам об этом не знает. — Неужели ты хочешь выдать ее за короля Якова? Ведь ему — сколько ему там? — ну, во всяком случае, гораздо больше двадцати.

— Да, я намерен предложить ее ему в жены, — подтвердил мои опасения Генрих. — Когда Мэгги достигнет брачного возраста, разумеется. Ему тогда будет всего лишь слегка за тридцать. Не так уж он и стар для нее.

— Но милорд… у меня такое ощущение, словно браки всех наших детей будут заключены применительно к вашему желанию непременно заполучить «этого мальчишку»! Артур уже обещан Испании в обмен на его захват и передачу в ваши руки, а…

— Он не поедет! Он слишком хитер.

— И теперь, значит, в ход идет наша маленькая дочь? Вы готовы передать ее своему врагу, лишь бы купить «этого мальчишку»?

— А ты бы предпочла, чтобы он остался на свободе и ездил по всем странам? — рявкнул Генрих.

— Нет, конечно, и все же…

Но и того, что я уже сказала, с лихвой хватило, чтобы разбудить извечные страхи Генриха.

— Я намерен предложить королю Шотландии заключить брак с моей дочерью, а он в ответ должен пообещать мне выдать «этого мальчишку» и привезти его сюда в цепях, — ровным, безапелляционным тоном заявил Генрих. — И мне совершенно безразлично, что у тебя на уме, когда ты говоришь, что не хочешь этого брака. Мне все равно, кого ты хочешь пощадить — нашу дочь или «этого мальчишку». Маргарет — принцесса Тюдор, и ее брак должен служить интересам Тюдоров. Это ее долг, и она должна его исполнить, как и я должен исполнить свой долг — и каждый день его исполняю. Как исполняет свой долг каждый из нас.

Я крепче прижала к себе новорожденную дочурку и, борясь с отвращением и ужасом, спросила:

— И на это дитя у тебя тоже имеются планы? Ты же едва взглянул на нее! Неужели наши дети — это для тебя всего лишь козыри в одной-единственной игре? В одной-единственной, непрекращающейся, непропорционально затратной войне с каким-то мальчишкой?

Он даже не рассердился; на его лице появилось горькое выражение — он явно считал, что возложенное на него бремя слишком тяжело, но он ни за что не переложит это бремя на плечи кого-то другого.

— Естественно, — ровным тоном сказал он. — И если в уплату за смерть «этого мальчишки» нам придется отдать нашу Маргарет, я сочту это вполне удачной сделкой.

* * *

Этим летом на лице у Генриха появились две новые глубокие морщины, сбегавшие от носа к вечно опущенным уголкам рта. Привычка хмуриться и сердито поджимать губы постепенно накладывала на его лицо свой отпечаток, а хмурился он все чаще, получая одно за другим сообщения о том, что шотландцы готовы к войне, а наша оборона в северных графствах весьма слаба. Казалось, что чуть ли не половина северян, особенно джентри, уже перебрались в Шотландию, желая сражаться на стороне «мальчишки», а семьи этих предателей, оставшиеся на нашей территории, явно не намерены ничем помогать Генриху и уж тем более не станут сражаться против собственных родственников.

Каждый вечер после обеда Генрих уходил в покои своей матери, и они вдвоем снова и снова составляли список тех немногих, на кого в северной Англии можно было бы положиться. Миледи, собственно, составила два списка: тех, в ком она уверена, и тех, в ком она сомневается. Я видела оба списка, когда зашла к ней, чтобы пожелать спокойной ночи. Список надежных людей и тех, кому в случае нужды можно было бы довериться, был придавлен чернильницей, и рядом лежало перо; казалось, мать и сын надеются внести туда еще хотя бы несколько имен, чтобы как-то увеличить число тех, кто остался верен королю Тюдору. Свиток с именами тех, кому доверия нет, был невероятно длинен и свисал со стола до самого пола. Возле каждого имени там стоял знак вопроса. Вряд ли что-то могло более ярко продемонстрировать неуверенность короля и тот страх, который он испытывает перед собственными подданными; вряд ли что-то могло быть ужаснее того, что он пережил, когда, вместе с матерью пересчитывая своих друзей, обнаружил, что с каждым днем их становится все меньше, тогда как количество врагов неуклонно возрастает.