из них на перемене, он уже ничего добиться не мог. Те, как принято говорить в определенных кругах, уходили в глухую несознанку.

– Павел Георгиевич, – обращался я к нему, – да плюньте вы на них, а заодно и на пение. Осталось-то всего ничего до конца учебного года, а там, может, и подберут кого.

– Разве что, – угрюмо соглашался он.

Мне с полученным в приданое рисованием все-таки гораздо легче. Я приходил в класс, проверял, обходя ряды, наличие альбомов и цветных карандашей и давал задание типа:

– Сегодня, ребята, рисуем зимний лес.

– А как его рисовать?

– Да как хочется.

Такой расклад устраивал всех, включая самых несговорчивых. Оценки ребят тоже вполне удовлетворяли. Помня свой малохудожественный опыт, я полагал, что если у ребенка способности есть, если боженька погладил его по головке, то он всегда нарисует не хуже меня. Значит, меньше оценки «отлично» поставить не имею права. Если же боженька обошел ученика вниманием, то я тем более бессилен изменить что-либо и ставить за неспособность к рисованию неудовлетврительно считал в принципе неверным. Поэтому, если ребенок принес альбом и карандаши, если старается, высунув язык, что бы он ни изобразил, я уверенно ставил «хорошо».

С историей еще проще. Я исходил из принципа лучших моих институтских преподавателей и говорил в классе так же, как они в аудитории:

– Учебник вы прочтете самостоятельно, я же расскажу то, чего нет в учебниках и в доступных вам книгах.

Рассматривая вопрос о реформах Петра I, можно было приводить массу цифр, фамилий, городов. Это важно, но скучно. Я же брал для начала конкретный факт.

Петр Великий был крайне заинтересован производством сукна для армии. В Москве одной из первых суконных стала фабрика некоего Серикова, для которой царь приобрел все нужные машины и повелел к назначенному сроку представить пробную половину сукна. В то же время государыня, желая угодить мужу, покровительствовала другому фабриканту – Дубровскому – и приказала тому представить образчики своего изделия. Случайно оба фабриканта явились во дворец одновременно. Сериков, рассмотрев пробы Дубровского, нашел их несравненно лучше принесенных им и очень смутился, ожидал царского гнева. Петр подошел к образцам Серикова и ощупал их.

– Посмотрите, батюшка, каково-то вам покажется сукно моего фабриканта? – сказала императрица.

Петр подошел и стал осматривать столь же внимательно образцы Дубровского.

– Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?

– Из отборной шерсти, ваше величество, – похвастался Дубровский.

– Коли из отборной, то результат худой. А ты, Сериков, из какой?

– Из обыкновенной стригушки, – отвечал тот трепещущим голосом.

– Вот видишь, – сказал Петр, – из отборной шерсти и дурак сделает недурное сукно, а ты молодец, что из обыкновенной стрижки исхитрился сделать добротную материю. Будешь и впредь поставлять мне сукно для армии.

Ребята живо реагировали на приведенный случай, и уж после этого следовали факты, даты, люди…

Мы говорим о царствовании Елизаветы Петровны. Опять начинаю с примера. Однажды А.Д.Татищев, её генерал-полицмейстер, объявил придворным, съехавшимся во дворец, что государыня чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из губерний о многочисленных побегах заключенных.

– Государыня велела мне изыскать средство для пресечения этого безобразия, и я это средство изыскал. Оно у меня в кармане.

– Что же за средство? – спросили любопытные.

– Вот оно, – сказал генерал-полицмейстер, вынимая из кармана штемпель для клеймения лбов, на котором одно слово «вор». – Теперь преступника, даже если он убежит, будет легко обнаружить по лбу.

– Но, – возразили ему, —Как быть, если ошибка?

– О, у меня и этот случай предусмотрен, – ответил Татищев с улыбкой и вытащил другой штемпель, на котором вырезано было «не».

Вскоре новые штемпеля разослали по всей империи.

И далее начинался разговор о значении слова «вор» во времена Елизаветы Петровны, почему было много заключенных, почему они часто бежали…

От Елизаветы Петровны к Екатерине II Великой. Веселый пример. Старый генерал Шестаков, никогда не бывавший в Петербурге, не знавший в лицо императрицы, был впервые представлен ей. Екатерина II долго милостиво с ним беседовала и, между прочим, заметила, что совсем его до сих пор не знала.

– Да и я, матушка-царица, не знал вас, – наивно и добродушно ответил старый воин.

– Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! – со смехом сказала императрица.

Из короткого примера вытекал столь обширный для обсуждения материал, что и урока не хватало.

Тогда же организовал кружок юных историков, вместе выпускали газету «Исторический вестник». Затем они начали приносить в школу старинные монеты, книги, иллюстрации для будущего школьного музея… История становилась предметом нужным и увлекательным.

Гораздо сложнее обстояли дела с главным и основным по нагрузке предметом – русским языком. Два пятых класса, один шестой, да ещё один седьмой – выпускной. Во всех уроки ежедневно. Что это значит? Прежде всего, ежедневную проверку тетрадей с домашними заданиями и классной работой. И уж, поверьте мне, для любого учителя это самое муторное дело. Однообразие данного вида работы учителя-словесника нарушается совершенно невероятными ошибками и описками.

Из примеров моих вундеркиндов запомнились такие:

– Князь Тихон на череп коня наступил (по Пушкину).

– Я хочу, чтоб к штыку приравняли пирог (по Маяковскому).

– Данко все шел вперед, но становилось темнее, людям трудно было идти. Тогда он встал, разорвал на себе рубаху и вынул из живота сердце… (по Горькому)

Трудности усугублялись, с одной стороны, привыканием к ребятам и родителям (весьма порой непростым). Но, в случае со мной, главная трудность заключалась в слабом знании предмета. Поэтому к каждому уроку приходилось тщательно готовиться.

Первые две-три недели я готовил конспекты урока «по Никерову». Но стало ясно: они к работе совершенно непригодны, как бы тщательно ни готовились. Причина в их универсальности. Подобный конспект рассчитан на класс вообще. А ты приходишь к ребятам с совершенно разным уровнем подготовки и, главное, разным желанием учиться. Тогда как система «учитель-ученик» эффективна, если учитель способен дать знания, а ученик способен и, главное, готов воспринять их. Увы, в школе сельской, глубинной такой вариант маловероятен.

Разница с городскими ребятами поражала, сельские дети интеллектуально им заметно уступали. Потому, в первую очередь, что до самой школы росли на руках малограмотных бабушек, не знали коллективного общения и не получали того минимума знаний и навыков общения, которые дает детский сад. Яркий пример:

Урок. Ученик тянет руку.

– Ну. что у тебя?

– Нина Сергеевна, Серега набздел…

– Надо говорить «испортил воздух», – поправляет учительница, – понял?

– Понял.

Проходит минута, другая. Снова тот тянет руку.

– Что на этот раз, Саша?

– Нина Сергеевна, а тот, который воздух испортил, опять набздел…

Помню, захожу в учительскую, молоденькая учительница начальных классов горько плачет, можно сказать, рыдает.

– В чем дело, Лариса?