Внутри зоны солдаты продолжали отчищать местность от радионуклидов, сносить бульдозерами древние поселения и выбрасывать загрязненную мебель из окон квартир в Припяти, а ученые начали замечать странные явления в мире дикой природы[1441]. Ежи, мыши-полевки и землеройки стали радиоактивными, у уток-крякв появились генетические аномалии, в прудах-охладителях ЧАЭС зеркальные карпы вырастали до чудовищных размеров, до сверхъестественных размеров увеличились и листья деревьев вокруг Рыжего леса, включая сосновые иголки в десять раз больше обычных и листья акаций «размером в детскую ладошку». Власти объявили о намерении устроить заповедник в Белоруссии и международный исследовательский центр внутри зоны отчуждения для изучения долговременного воздействия радиации на окружающую среду.

Но денег не хватало. Советская экономика после десятилетий расходов на гонку вооружений спотыкалась под бременем неудачных рыночных реформ горбачевской перестройки, высокой цены вывода и демобилизации войск из Афганистана и коллапса на мировом нефтяном рынке. А финансовая нагрузка Чернобыля – облучение и разрушение оборудования, эвакуации, медицинская помощь, потеря заводов, пахотных земель и миллионов киловатт электроэнергии – продолжала расти. Стоимость сооружения[1442] и эксплуатации одного саркофага составила 4 млрд рублей (почти $5,5 млрд по официальному курсу валюты Госбанка СССР). Одна из суммарных оценок расходов на ликвидацию последствий аварии, учитывающая все аспекты бедствия, превышала $128 млрд – эквивалент советского военного бюджета 1989 года[1443]. Кровотечение было медленным, но остановить его оказалось невозможным – еще одна открытая рана, от которой государство не могло просто отмахнуться. Советский колосс медленно опускался на колени.

В июле 1989 года Горбачев произнес речь, которая давала понять странам – сателлитам СССР в Восточной Европе – Восточной Германии, Чехословакии, Румынии и остальным, – что он не будет вмешиваться, если они решат свергнуть своих правителей или вообще отколоться от социалистического братства. Через четыре месяца рухнула Берлинская стена, и советская империя начала разваливаться.

Внутри СССР на фоне хронического дефицита и схлопывающейся экономики усиливались этническое разделение и противостояние Москве. Волнения и акты гражданского неповиновения прокатились по 15 советским республикам. В Литве 6000 человек окружили Игналинскую АЭС. Два ее реактора РБМК-1500 стали объектом националистического гнева, вызвав протесты, которые весьма скоро привели к тому, что три прибалтийские республики объявили о своей независимости[1444]. В Минске, согласно сообщениям, 80 000 человек вышли к зданию правительства, требуя переселения людей с загрязненной территории[1445]. «Наши начальники обманывали нас три года, – сказал один из участников советскому репортеру. – А теперь бросили эту землю, проклятую Богом и Чернобылем».

На Западе доверие общества к ядерной энергии – которое так никогда полностью и не восстановилось после аварии на атомной станции Три-Майл-Айленд – было окончательно подорвано взрывом на реакторе № 4. Эта катастрофа запустила волну массового недоверия, и оппозиция ядерной энергетике распространилась по всему миру[1446]. За 12 месяцев после аварии на ЧАЭС правительства Швеции, Дании, Австрии, Новой Зеландии и Филиппин обещали полностью свернуть свои ядерные программы, еще девять стран отменили или отложили планы строительства реакторов. Опросы общественного мнения показывали, что после Чернобыля две трети населения Земли были против любого дальнейшего развития ядерной энергетики. Соединенные Штаты пережили коллапс строительства реакторов, а название украинской станции вошло в словарь американцев как термин для обозначения провалов технологии и обоснованного недоверия к официальной информации[1447].

Продолжавшееся Министерством энергетики СССР сооружение новых атомных станций на территории Украины стало главной темой споров с Москвой[1448]. Киев требовал прекратить работы на вызывавшей споры станции в Крыму, но строительство все равно продолжалось до тех пор, пока местные власти не санкционировали забастовки и не остановили банковское финансирование. 1 марта 1990 года Верховный Совет Украины принял ряд постановлений о защите окружающей среды в республике, среди них согласие на закрытие трех оставшихся реакторов ЧАЭС в течение пяти лет. Второго августа республиканские законодатели объявили мораторий на строительство любых новых атомных станций на территории Украины. Союзное Министерство энергетики было вынуждено рассматривать вопрос о том, кто будет контролировать сеть атомных станций Советского Союза, если его полномочия неожиданно перейдут к республикам.

В чернобыльской зоне отчуждения сотни тысяч тонн обломков реактора, радиоактивная почва, растительность, мебель, машины и оборудование были перевезены примерно на 800 площадок радиоактивных отходов, могильников – в бетонированные траншеи, ямы и курганы, облитые полимерным раствором и потом засеянные травой[1449]. Однако ядерные свалки были поспешно устроены и плохо обслуживались. Никто не позаботился вести учет, что где захоронено. К началу 1990-х в зоне отчуждения остро не хватало ликвидаторов. Многие военнослужащие запаса отказывались ехать в Чернобыль, даже когда им предлагали двойную по сравнению со средней по стране зарплату и премии, выплачиваемые на счет в сберкассе[1450]. Использование на ликвидационных работах солдат-срочников вызывало общественное возмущение и в конце концов советское командование перестало посылать войска в зону. В декабре 1990 года работы по ликвидации последствий аварии практически остановились.