В Москве Большая Павла выправила себе бумагу и повела дочь в церковь. Она молилась на коленях, горячо, жалобно, умоляя Божью Матерь простить ее и помиловать дочь. Поставила свечу за старицу, за своих внучек, Анютку…

Когда вышли на паперть, Анютка глянула на площадь, широко раскрыв глаза.

– Мама, глянь!

Площадь была полна вечернего, движущегося народа. Здесь были мужики в смазанных сапогах, бабы в телогрейках, паломники с котелками, дамы в шляпках и с лисами через плечо. Нищие, калики-солдаты на низких самодельных колясках. Мешочники, монахи, подростки и девушки в красивых платках, крестящиеся перед папертью.

– Глянь, мамо! – повторила Анютка. – Как много!

– Россия, – ответила Большая Павла, поправляя бечеву котомки на плечах. – Че же, Россия она… Ее много!

Лис старел. Он много жрал: все, что приносила Большая Павла с рыбацкой баржи, и то, чем подкармливали его тайком девчонки. Шерсть у него лоснилась, добрый жирок гулял под шкурою. Днями он дремал, положив раздобревшую морду на лапы, и временами следил за потерявшими бдительность курами.

– Сидишь, шелудивая сволочь! – грозила ему Большая Павла. – Ужо доберуся я до тебя, паскудник!

– Он сам скоро умрет! – заявляла Капитолина. – Лисы долго не живут!

Аришка садилась на сундук и начинала тоненько подвывать, а потом ревела.

Капитолине нравилось издеваться над сестрою… Когда Аришка возилась с лисом, она дергала лиса за хвост, чтобы зверек слегка прикусил сестрицу. Вообще она старалась взять верх над бабьей усадьбой.

Капитолина стремительно вырастала, превращаясь в яркую, как бабочка, гибкую и стройную девку. Большая Павла наблюдала за внучкой с тревогой. Многое узнавала она в резких движениях внучки, во властных нотках ее зычного, пока подросткового, гласа. Упорная, ловкая, она обладает недюжинной силой, цепкостью, и Большая Павла с тревогой видела свое повторение в ней…

– Эта наломает дров почище меня, – думала она, глядя, как летит по тропе чернобровая птица, ни на кого не глядя, зная только свою цель, которую она никогда не упустит.

Анютка выправлялась. Не то чтобы она выздоровела совсем, но возвращалась в обыденность. Спала днями и стала готовить дочерям завтраки. Большая Павла мантулила в колхозе, плавала на барже, закидывала и чинила сети, колола орех и перегоняла скот на пастбища. Скотничала.

Капитолина заканчивала восьмилетку, была влюблена и ни о ком, кроме Сеньки, не думала.

Аришка только начинала учиться и думала только о том, чтобы поесть.

Жизнь налаживалась у Брагиных. Хотя фамилии у всех были разные. Большая Павла носила фамилию Долгора – Бадмаева. Анютка по мужу Попова, и девки Поповы, но Большая Павла точно знала, хозяин усадьбы – тятенька Брагин, а там хоть горшком зовитесь…

В начале апреля начались высадки кедра в колхозных кедрачах. Еще два дня назад лесники завезли в школу саженцы, а с вечера старшеклассники грузили их в мешковинах в тарахтящий школьный грузовичок, который доставил саженцы до третьей поляны, а там колхозники заносили саженцы наверх, в кедрачи.

Старшеклассники собрались у школы затемно. Девчонки сидели на крылечке, парни гуртовались у стены школы. Капитолина при свете фонаря ревниво выглядывала свою соперницу Таню Смирнову. Она сидела на нижнем крылечке, статная, спокойная. Красная косынка ловко обвязывала рыжеватые косы, которые она калачом уложила на красивой породистой голове. К косынке была подобрана серенькая «комсомолочка» с красным отворотом, колхозные кирзухи начищены и аккуратны… Конечно, она отличница, комсомолка, первая активистка в районе, староста класса. Конечно, она думает, что равных ей нету, и уж Сенька сам по себе ее. А Капитолина оторва и троечница из плохой семьи, и уж точно не чета ей, племяннице самой Ревекке Айзековне.

Ревекка Айзековна, классная руководительца, высокая, черномастная, широкая в бедрах, с рыжими вкрапинами на раскладистом лице, пришла ровно к восьми часам и сразу крикнула:

– Класс, стройся!

Татьяна шла в первом ряду, красная косынка вспыхивала в лучах восхода. Семен шел рядом, и Капитолина тупо смотрела ему в спину и видела, как соприкасаются в ходьбе их плечи.

Ревность мучила ее.

– Запеваем! – мощно приказала Ревекка Айзековна. – Дружно! Ну-ка, сталинские внучата!

И на посадку Ревекка Айзековна распределила Татьяну рядом с Семеном. И Капитолина зорко следила, как Сенька носит воду из ручья и поливает саженцы Татьяны. И обед готовила Татьяна с Гуровой Наташкой. Сенькину чашку Смирнова наполнила сразу доверху и подала ему под хвалебную своей тетки: – Очень, очень вкусная каша!

– Ешьте на здоровье! – сказала Татьяна, подавая чашку Семену.

Капитолину Татьяна обнесла:

– Подожди, накормим сначала мальчиков.

– Ай да хозяюшки! – хвалила поварих учительница. – Хоть сейчас замуж. Настоящие комсомолки!

– А я вообще не хочу есть! – громко заявила Капитолина и отошла от котла.

Обида и ревность душили ее. Она прилегла у молодого лиственя во мшанник, закрыла глаза. «Пусть, – подумала она, – я все равно лучше ее, и красивее, а она только племянница…»

Ветерок веял ласковый, листвяк пахнет сладостью. Чечевичка кричала изо всех сил, краешек Байкала, блеснувши где-то там внизу между кедрачами и березками, светился бирюзою и казался драгоценною брошью на расцветающей громаде живого и сущего, что окружало ее.

«Господи, какая я счастливая, – вдруг неожиданно для себя подумала она и облизала губы. – Я все равно лучше!..»

– Слышь, седня вечерка на Тиганчихе. Через костры будем прыгать, – рядом прилегла Манюня Беспалова, подружка Капитолины.

– Попоем!

Маша Беспалова, крохотная сама, серенькая, как пичужка, голосистая… Ей бы только петь. Она во всех концертах и смотрах первая, на свадьбы ее и то зовут по всему краю.

– Стройся! – крикнула Ревекка Айзековна. – Домой… Маша, где Маша… Запевай!

– Взвейтесь кострами, синие ночи… – тут же взорвалась Беспалова.

– Машка, когда ты влюбишься?! – ущипнула ее за бок Капитолина. – Орала бы меньше.

– А зачем? Я пою!

Дома Капитолину ждала неприятность. Коза эта, Сильва, не пришла в обед доиться, и по сю пору нету.

– Ступай, – коротко приказала Павла. – На Земляничную сбегай, в пади там поищи стерву.

– Ба, я есть хочу.

– Успеешь! Придешь, нажрешься! Закат уже.

– Ну, бабинька!

– Что? – вдруг встрепенулась молчаливая мать, и Капитолина тут же надела на голову платок, и бабка подала ей телогрейку.

Мать сестры боялись, как огня.

– Хоть бы сдохла эта Сильва, – всхлипнула Капитолина, выходя за ворота, и приостановилась.