Когда я выезжал на шоссе, она добавила:

– Я думала, ты меня бросишь.

– Даже в голову не пришло, – соврал я.

Судя по ее косому взгляду, она мне не поверила.

Элис выпрямила плечи и натянула подол платья на колени. Она была похожа на благопристойную школьницу – из тех, которых больше не делают.

– Ну, за дело.

* * *

Мы проехали музей «Маяк» и в сотне ярдов впереди увидели нужный поворот налево. Уже совсем стемнело. Откуда-то справа доносился шум океана. Среди ветвей деревьев поблескивал полумесяц. Элис наклонилась ко мне, повозилась с париком, потом села обратно. Мы не разговаривали.

Дома на Монток-хайуэй начинались с номера 600 – по причинам, известным только давно почившим градостроителям. Я с удивлением отметил, что здания, хоть и ухоженные с виду, ничего особенного собой не представляют. Главным образом то были длинные одноэтажные дома типа «ранчо» или незамысловатые «кейп-коды», которые вполне гармонично смотрелись бы и на Эвергрин-стрит. Был здесь даже трейлерный парк. Ухоженный, с каретными фонарями и гравийными дорожками, но все-таки трейлерный парк.

«Фермерская лавка Монтока» – а по сути, просто наспех сколоченный ларек – стояла закрытая и без света. У входа красовалась пирамида из нескольких тыкв, еще несколько лежало в кузове старого грузовичка, на одной стороне лобового стекла которого мылом было выведено: «ПРОДАЕТСЯ», а на другой – «НА ХОДУ».

Элис указала пальцем на почтовый ящик за ларьком:

– Вот он.

Я притормозил.

– Последний шанс. Ты точно этого хочешь? Если нет, мы можем развернуться.

– Точно хочу.

Она сидела прямо, как штык: колени вместе, руки стискивают сумочку, взгляд устремлен вперед.

Я повернул на дрянную проселочную дорогу, отмеченную знаком «ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». Почти сразу стало ясно, что ухабистая дорога призвана отвадить любопытных туристов. За первым же холмом она превратилась в гудронированную и довольно широкую: две машины легко разойдутся. Я полз со включенным дальним светом – и поймал себя на мысли, что уже второй раз за последнее время пробираюсь во владения плохого человека. Хорошо бы сегодня все прошло быстро и без накладок.

Дорога сделала плавный поворот, и мы уперлись в дощатые ворота высотой около шести или семи футов. Рядом, под фонарем с металлическим абажуром, оказалась бетонная стойка с панелью домофона. Я подъехал к ней, опустил стекло и нажал кнопку звонка.

– Алло?

Домофон не желал со мной разговаривать.

Изображать ирландский акцент, по моему мнению, было глупо (Элис и Баки со мной согласились). Да Бирну и необязательно говорить с акцентом, если он всю жизнь прожил в Нью-Йорке.

– Алло! Йо, это Стив Бирн, брат Даррена! Привез тут кое-что для мистера К.

Опять тишина. Мы с Элис – судя по ее лицу – невольно напряглись. Неужели так и не попадем в дом? Через главные ворота, судя по всему, нет.

Потом раздался треск, и голос произнес:

– Выходите из машины. – Голос был ровный, лишенный каких-либо интонаций. Так мог говорить полицейский. – Вы тоже, юная леди. На земле перед воротами увидите крест, он прямо посередине. Встаньте на него и посмотрите налево. Стойте рядом друг с другом.

Я взглянул на Элис, а она на меня – широко распахнутыми глазами. Я пожал плечами и кивнул. Мы вышли и приблизились к воротам. Крест – когда-то голубой, а теперь серый – был нарисован на бетонной плите. Мы с Элис встали рядом и посмотрели налево.

– Теперь наверх.

Мы посмотрели наверх. Конечно, там висела камера.

Я услышал чье-то невнятное бормотание, затем тот, кто держал кнопку – видимо, Петерсен, – отпустил ее, и воцарилась полная тишина. Ветер стих, а для сверчков был не сезон.

– Что происходит? – спросила Элис.

Я не знал, но подумал, что нас могут слушать, поэтому велел ей заткнуть рот и ждать. Она распахнула глаза, потом до нее дошло, и она робко выдавила:

– Хорошо, сэр.

Раздался щелчок, и голос сказал:

– Я вижу, что в левом кармане вашей куртки что-то лежит, мистер Бирн. Вы вооружены?

Чертовски хорошая у них камера, подумал я. Можно было ответить «нет», и ворота остались бы закрыты, как бы Клэрку ни хотелось эту девочку.

– Да, у меня с собой пушка, – ответил я. – Для самообороны.

– Достаньте ее и поднимите повыше.

Я вытащил глок и поднял его к камере.

– Оставьте у основания стойки домофона. Здесь вам обороняться не от кого, и пистолет ваш никто не украдет. На обратном пути заберете.

Я подчинился. Баллончик был значительно меньше, и карман с той стороны не оттопыривался. Если мне удастся обезвредить человека, который разговаривал со мной по домофону, прикинул я, то с Клэрком проблем не возникнет. По идее.

Я пошел обратно к бетонной плите, но голос меня остановил:

– Нет, мистер Бирн. Оставайтесь на месте, пожалуйста. – Последовала пауза, и голос произнес: – А лучше сделайте два шага назад. Будьте добры.

Я попятился к машине.

– И еще один, – сказал голос. Тут до меня дошло: они хотят, чтобы я исчез из кадра. Клэрк осмотрит товар и решит, покупать его или отправить нас восвояси. Камера едва слышно зажужжала. Я поднял взгляд и увидел, что объектив удлинился. Они увеличили картинку.

Я подумал, что голос сейчас попросит ее открыть сумочку, и зигу предстоит отправиться туда же, куда я положил свой глок, но нет.

– Поднимите юбку, юная леди.

Говорил Петерсен, но смотрел-то Клэрк. Жадными глазками из-под морщинистых век.

Опустив взгляд в землю, Элис приподняла юбку и обнажила бедра. От синяков не осталось и следа. Ноги у нее были гладкие. Юные. Поганый голос. Сволочи, думал я, вы оба – сволочи.

– Выше, пожалуйста.

На секунду мне показалось, что она откажется. Потом, все еще глядя в землю, она задрала юбку до талии. Конечно, она была унижена – и Клэрка ее унижение заводило.

– Теперь подними глаза на камеру.

Она послушалась.

– Юбку не опускай. Мистер Клэрк просит тебя облизнуть губы.

– Нет, – сказал я. – Хватит.

Элис опустила юбку и посмотрела на меня. В ее взгляде читалось: ты что творишь?

Я подошел к бетонной плите и посмотрел наверх.

– Все, что нужно, вы увидели. Остальное дома посмотрите. Здесь дубак! – Я хотел добавить «йо», но не стал. – И деньги я должен получить сразу, как только она перешагнет порог. С этой минуты пойдет отсчет времени. Понятно?

Тишина длилась секунд тридцать. Я опять подумал, что все пропало.