Вниз, вниз, сквозь болота, боль становилась все круче икруче. Боже, не удивительно, что женщины ненавидят это! Без шуток. Этокошмарно. Господи, помоги мне!

– Господи, Иисус Христос, Мэри-Джейн, – кричалабабушка. – Это ходячий ребенок!

– Бабушка, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее.Бабушка, ты знаешь, что это такое?

– Ходячий ребенок, дитя мое. Я слышала о них всю своюжизнь, но никогда не видела ни одного. Иисус, дитя. Когда там, на болотах, уИды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, говорят, что он стал выше своейматери, как только вышел из нее, и прадед Тобиас пришел туда и разрубил его накуски топором, в то время как мать лежала тут же в постели и кричала! Неужелиты никогда не слышала о ходячих новорожденных, дитя мое? На Сан-Доминго ихсжигали!

– Нет, только не этого ребенка, – рыдала Мона.

Она блуждала в темноте, пытаясь открыть глаза. Божеправедный, какая боль! И внезапно маленькая липкая рука поймала ее за руку. «Неумирай, мама».

– Ох! Богородица, Дево, радуйся, – произнеслабабушка, и Мэри-Джейн повторила ту же молитву, отставая только на строчку, какмагнитофонная лента… – Благословенна в женах и благословенна будь…

– Посмотри на меня, мама! – Шепот раздавался прямов ее ухе. – Посмотри на меня! Ты нужна мне, помоги мне вырасти большой,большой, большой…

– Вырасти большой! – вскрикнули обе женщины, но ихголоса слышались откуда-то издали. – Расти большой! Богородица, Дево,радуйся, помоги ей вырасти большой.

Мона смеялась! Вот и хорошо, Матерь Божья, помоги моемуходячему ребенку!

Но она падала вниз, сквозь деревья, целую вечность, и совершеннонеожиданно кто-то схватил ее за обе руки. Мона посмотрела сквозь сверкающийзеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Свое собственное лицо,белое, с небольшой россыпью веснушек и такими же зелеными глазами, и свои рыжиеволосы. Была ли это она сама, оказавшаяся внизу, чтобы остановить падение,чтобы спасти самое себя? Это была ее собственная улыбка!

– Нет, мама, это я. – Две руки сжали еепальцы. – Посмотри на меня. Это Морриган.

Медленно она открыла глаза. У нее перехватило дыхание. Онахватала ртом воздух, пытаясь дышать, пытаясь сопротивляться силе тяжести,пытаясь поднять голову, добраться до своих великолепных рыжих волос, поднятьсядостаточно высоко, чтобы… только удержать ее лицо и… поцеловать ее.

Когда Роуан проснулась, шел снег. Она была в длинномхлопчатом халате, который ей дали, – что-то очень толстое, длянью-йоркских зим. В спальне, совершенно белоснежной, было очень тихо. Майклспал крепко, уткнувшись лицом в подушку.

Эш работал у себя в кабинете, внизу. Так он сказал ей. Аможет быть, закончив дела, также пошел спать.

Она ничего не слышала в этой мраморной комнате под спокойнымснежным нью-йоркским небом. Она стояла у окна, глядя на пасмурные небеса и нато, как становились видимыми снежные хлопья, летящие, маленькие, но отчетливые,и тяжело падали на крыши окружающих зданий и на подоконник у окна, шаловливымипорывами ударяя по стеклам.

Она проспала шесть часов. Этого было вполне достаточно.

Роуан одевалась, стараясь производить как можно меньше шума.Она выбрала простое черное платье, которое обнаружила в чемодане, – ещеодна новая и дорогостоящая одежда, купленная другой женщиной, возможно болееэкстравагантная, чем любая другая, купленная самой Роуан. Жемчугаи жемчугаТуфли, зашнуровывающиеся выше подъема, но на опасно высоких каблуках Черныечулки. Немного косметики.

Затем она прошла через тихие коридоры. Нажала на кнопку,отмеченную буквой М. Ей сказали, что там можно увидеть кукол.

Куклы. Что она знала о куклах? В детстве они были ее тайнойлюбовью, в которой она всегда стыдилась признаться Элли и Грэму или даже своимдрузьям. Обычно она просила в подарок на Рождество набор химикалий, или новуютеннисную ракетку, или новые компоненты для любимой стереосистемы, котораянаходилась в ее комнате.

Ветер завывал в вентиляционной шахте, словно в дымовойтрубе. Ей нравился этот звук.

Двери лифта мягко раздвинулись, открыв кабину, стены которойбыли покрыты деревянными панелями и изысканно украшены зеркалами. Отделкукабины она едва запомнила этим утром, когда они прибыли перед рассветом. Ониуехали на рассвете. Они вернулись на рассвете. Им возвратили шесть часов.Теперь для ее тела уже наступил вечер, и она это почувствовала по егоготовности встретить ночь.

Она шла по окутанному тишиной зданию, прислушиваясь к городскомушуму, доносившемуся снаружи, ощущая, насколько невыносим он был для нее,задаваясь вопросом, нравится ли он Эшу.

Вначале должны быть куклы, которых она не помнила. Неужеливсе покупали их для своих девочек? Возможно, нет. Возможно, ее приемная мать зналао куклах-ведьмах в сундуке на чердаке, изготовленных из настоящих волос икостей. Может быть, она знала, что там хранились такие куклы для каждоймэйфейрской ведьмы прошлых лет. Может быть, куклы вызывали у Элли дрожь. Австречались люди, которые вне зависимости от воспитания, вкусов или религиозныхубеждений попросту их боялись. Боялась ли она кукол?

Двери отворились. Ее глаза устремились на стеклянныевитрины, медные крепления, такие же, как и везде, чистые и сверкающие мраморныеполы. Медная дощечка на стене просто сообщала: «ЧАСТНОЕ СОБРАНИЕ».

Она вышла, позволив дверям с шумом закрыться за нею,осознавая, что находится в громадной, великолепно освещенной комнате.

Куклы. Куда бы она ни взглянула, она видела их уставившиесяв пространство стеклянные глаза, их безупречные лица, их полуоткрытые ротики,выражающие искреннее и нежное восхищение.

В громадной стеклянной витрине прямо перед ней стояла куклапримерно трех футов ростом, изготовленная из бисквита, с длинными косами измохера и в платье, прекрасно скроенном из слегка выцветшего шелка. Это былафранцузская красотка рождения 1888 года, созданная, о чем сообщалось намаленькой карточке внизу, Казимиром Бру – возможно, величайшим кукольникоммира.

Кукла производила потрясающее впечатление независимо оттого, нравилась она или нет. Синие глаза, яркие и излучающие свет, имелисовершенную миндалевидную форму. Фарфоровые руки бледно-розового цвета были такискусно вылеплены, что, казалось, они вот-вот начнут двигаться. Но все же,конечно, именно кукольное лицо своим выражением столь привлекло внимание Роуан.Изысканно прорисованные брови слегка отличались одна от другой, придаваяживость взгляду. Он казался любопытным, невинным и задумчивым.