Я вновь перебралась за стол, у меня заболел затылок оттого, что я писала, лежа на животе. Любимый, я чахну без Вас. Любимый, мы поедем в путешествие вдвоем, правда? Я хочу посмотреть свои любимые места вместе с Вами. Мы поедем в путешествие, куда-нибудь в Норвич. Вам понравится эта пустынная земля, ее высокое небо, могучий ветер, леса и аллеи с высокими соснами, равнины, поросшие папоротником, и внизу — море. Мы будем бродить по лесам, тихо ступая по густому мху, вспугивая фазанов и шустрых белок, прыгающих по деревьям. А потом мы вскарабкаемся на вершину скалы, подставим лица ветру и будем глядеть вдаль, держась за руки.

Теперь вернемся к дядюшке. Я еще забыла сказать, что он был председателем протестантского Церковного Совета и вице-президентом национально-демократической партии, это партия порядочных людей. Он глубоко верующий человек, и я уважаю его набожность, потому что она глубокая и искренняя. Полная противоположность фальшивой набожности старухи Дэмихи. Я хочу объяснить Вам, почему он поехал в Африку. Много лет назад, узнав о недостатке врачей в миссии в Замбези, он решил записаться добровольцем в организацию Евангелических миссий. В его возрасте, обладая слабым здоровьем и при этом с высоким положением в медицинской науке, он оставил родину, чтобы отправиться лечить негров и нести им то, что на его так любимом мною языке называется благой вестью.

Если я осмелюсь сказать дядюшке, что знакома с Вами, что я вижу Вас очень часто, уверена, он ничего не заподозрит. С доброй улыбкой он посмотрит на меня своими голубыми глазами, не ведающими зла, и скажет, что очень рад за меня, что у меня такая «крепкая мужская дружба». Именно поэтому я не могу набраться смелости поговорить с ним о Вас. Он не какой-нибудь тупица, как раз наоборот. Просто он как ангел. Он настолько правдив, что не способен даже помыслить, что я могу скрывать от него правду. Это настоящий христианин, почти святой, он преисполнен доброжелательности, готов любить и понимать, готов встать на место другого, отбросив всякое себялюбие, готов предпочесть своим интересам чужие. И он еще так благороден! Из гонораров, которые ему платят богатые пациенты — а он только у них и берет оплату, — он сохраняет лишь самый необходимый минимум на свои скромные расходы, а остальное тратит на бедных и на добрые дела.

Когда я была маленькая, каждый раз, приезжая к нам в Шампель, он тайком набивал ящик моего стола шоколадными медальками, которые были такие вкусные, особенно зимой, я клала их на батарею, и они делались мягкими. Давеча он приехал навестить меня в Колоньи. Ну и вот, когда он уехал, я открыла ящик и обнаружила в нем такие же шоколадные медальки!

Дорогой, внезапно мне вспомнились послеобеденные часы на палящем солнце в саду у тетушки. Лежа на террасе, я — худая девочка двенадцати лет — глядела на дрожащий от зноя воздух. В траве проходила кошка, осторожно ступая бархатными лапками, и рождалось чудо. Вымощенная камнями терраса превращалась в пустынную равнину, на которой высились скалистые массивы, огромные и ужасные, подобные чудовищным великанам, а трава вокруг становилась джунглями, откуда невероятно тихо выходил огромный тигр, поедатель маленьких девочек. Потом декорация сменялась, и появлялся целый маленький мир. Под водосточным желобом груженные пряностями каравеллы раздували паруса, устремляясь в многонаселенные шумные порты, располагающиеся возле шезлонга. И десятки миленьких лошадок, не больше блохи, но великолепно при этом сложенных, галопом скакали возле лейки.

А вот еще одно воспоминание той поры, когда мне было четырнадцать лет и дядюшка приехал в отпуск в Шампель, на ту виллу, где он сейчас живет, потому что ему ее завещала тетя. Однажды ночью я не могла заснуть, поскольку проголодалась, я пошла и разбудила его, чтобы он составил мне компанию, и мы украдкой пробрались на кухню, он в халате, я в пижаме, и приготовили наш тайный ужин, переговариваясь тихо-тихо, из страха, что услышит Тетьлери. Это было чудесно. Но вдруг я уронила тарелку, которая разбилась со страшным грохотом. Мы оба ужаснулись мысли, что тетя нас застанет. От ужаса я даже чуть-чуть вонзила ногти в щеки, а дядюшка Гри машинально погасил свет, хотя это нисколько бы нас не спасло, если бы Тетьлери проснулась. Я будто наяву вижу, как мы вдвоем тихонько подбираем осколки, которые дядя потом унес в свою комнату и спрятал в чемодан.

Теперь надо рассказать Вам о его машине. 1912 года рождения, ей требуется тридцать литров бензина на сто километров, она какой-то никому не известной марки, вероятно, ее конструктор не осмелился признать свое авторство или же, мучимый угрызениями совести, совершил самоубийство после того, как произвел на свет подобное детище. У этой жуткой развалюхи свои причуды. Иногда она начинает прыгать на месте, после чего едет зигзагами, вдруг резко останавливается и вновь начинает прыгать. Он не соглашается отделаться от нее и купить новую машину. Все из-за фамильной привязанности, ведь эту колымагу подарил ему его отец в начале века, когда он начал медицинскую практику. Да, характер у нее не сахар, говорит он, но я знаю, как к ней подойти, и вообще привык к ней.

Теперь об Эфрозине. Она служила кухаркой у моей тетушки, к которой испытывала истинную привязанность. После смерти сестры дядюшка счел своим долгом взять Эфрозину на работу. Когда он решил отправиться в Африку, она уехала жить к племянникам, а дядя Агриппа назначил ей ренту. В субботу он совершил оплошность: заехал справиться о ее здоровье. И она его упросила взять ее обратно на работу, плакалась, что племянники чинят ей обиды. Он сжалился над ней и согласился, а меня поставил перед свершившимся фактом. Позавчера Эфрозина прибыла на виллу в Шампель. Просто катастрофа. Этой ведьме больше семидесяти лет, и с возрастом она стала еще расчетливей. Служба ее продлилась недолго. Через два дня после прибытия она объявила, что устала, и слегла. Короче, с позавчерашнего дня она наслаждается жизнью, проводит время в постели, а мой бедный дядюшка за ней ухаживает. Я пока не смогла найти ему прислугу, но наняла вчера вечером хотя бы домработницу.

Еще на эту тему, и хватит. На протяжении долгих лет дядюшка одновременно пишет три манускрипта. Рукопись, которая называется "Вещи и люди старой Женевы", перевод "Энеиды" и книгу о жизни Кальвина. Последняя рукопись изрядно скучная. Когда он читал мне отрывки, я делала восхищенные глаза, и он был очень доволен.

Еще кое-что о нем. Время от времени он вставляет фразу по — английски, чаще всего, когда он смущен или стесняется; ему кажется, что он так заслоняется от чужих. Но это не только от смущения, а еще и от любви к Англии. Сказав несколько слов по-английски, он обретает уверенность в себе, они напоминают ему о его любимой стране. Все д'Обли всегда были англофилами. Например, в нашей семье существует традиция отправлять своих отпрысков в Англию, даже скорее в Шотландию, где религиозная жизнь протекает более интенсивно. Они проводили там один или два года и возвращались, иногда обручившись с юной леди, навсегда влюбленные в Англию и в ее газоны. Эту англофилию разделяют все женевские патриции, которые ощущают большее родство с Соединенным Королевством, чем с остальными швейцарскими кантонами. Кстати, и мой дядя никогда не называл себя швейцарцем, только женевцем. Ну вот, теперь Вы его знаете. Любите его, пожалуйста.