Так давно?

— Ты сохранила в памяти мое имя. — Голос его дрожал. — Знаешь ли ты, кто я?

Он развернулся к скамье и протянул ко мне руки. «Я не вынесу этого, — подумала я, — не прикасайся ко мне…» И вновь отстранилась от него. Руки опустились.

— Мне уйти? — спросил он.

Я мяла в руках под накидкой мешочек для раздачи милостыни, нащупав куклу Эмилии и края деревянной розы.

— Что тебе здесь нужно?

Он коротко и горько рассмеялся.

— Что мне здесь нужно? И это спрашиваешь ты?

Рывком он сорвал с головы шапку паломника. Растрепавшиеся волосы заблестели в свете свечей. — Маленькая девочка умерла.

— Откуда тебе известно, что она мертва?

Он взглянул, пытаясь проникнуть взглядом сквозь плотную накидку, гнев заблестел в его глазах. Не получилось той встречи, на которую он рассчитывал.

— Один путешественник рассказал мне об этом. — Он наклонился вперед. — Почему ты отстраняешься от меня, Элеонора?

Я сидела, не отвечая. И тут по моей щеке потекла слеза, я не осмелилась стереть ее. Он не должен видеть этого, не должен видеть моих страданий.

— Почему ты пришел?

— Из-за Эмилии.

Из-за Эмилии… Я почувствовала себя в глупом положении, нелепая ревность охватила меня. Ради нее он прервал свой путь домой…

— Я хотел… ах, божество Тор, не задавай таких дурацких вопросов, почему я здесь! — Удар его кулака по молельной скамье заставил меня вздрогнуть. — Ты не даешь мне покоя, ты моя головная боль, женщина! С тех самых пор, как я покинул этот проклятый замок, у меня больше не было ни одной спокойной ночи.

— Думаешь, это из-за меня? — пробормотала я, прикусив губу.

Он зажмурил глаза.

— Из-за тебя… Я все время следил за тобой.

Сквозь накидку я видела черную одежду паломника и его грязные руки, обхватившие дерево молельной скамьи. На нем был старый кожаный ремень, старые лошадиные путы, намотанные на запястье.

— Она много рассказывала про тебя…

У меня пропал голос. На некоторое время стало совсем тихо. Наконец я поднялась и уже хотела уйти, пока меня совсем не покинули силы.

— Останься! — Взяв меня за рукав, он заставил меня опуститься на скамью. — Останься, мне нужно поговорить с тобой.

Невольно содрогнувшись, я напряглась. Его ботинки шаркали по полу, выдавая его нетерпение и страх.

— Что это за головоломка такая, которую ты загадываешь мне? Спрятавшись за накидкой, делаешь вид, что не знаешь меня. Взгляни на меня! Хочу видеть твои глаза, когда говорю с тобой! — С этими словами он подсел ко мне и приподнял накидку. — А теперь скажи мне, о боги, почему ты так выглядишь?

На лице его отразилось отвращение. Я вырвала из его рук край накидки и, вскочив с молельной скамьи, заспешила к статуе мадонны.

— Подожди, Элеонора!

Эрик хотел последовать за мной.

— Отпусти меня с миром! — С меня соскользнула накидка, упав напротив колонны.

— Ты больна!

— Дай мне уйти…

За моей спиной закачалась подставка для свечей, и я дошла наконец до статуи. Он медленно приблизился ко мне.

— Ты больна, девочка, это видно даже слепому…

— Уходи, прошу. — Руками я нащупала цоколь статуи, будто могла найти за ней защиту. — Ступай…

Стало так тихо, что слышно было, как капли воды падали в лужу.

— Ну, если ты так хочешь…

Капли стекали равномерно, изменяя звук при падении; казалось, плеск заполнял собой всю часовню.

— Уходи, пожалуйста, — прошептала я.

— Нет, черт возьми! — воскликнул он и стал, словно кошка, бормоча что-то, ходить вокруг колонны. — Призрак, скрывающийся под накидкой, бледный и бессловесный… — Элеонора, ты больна! И врешь! — Он остановился. — Почему ты никогда не говоришь мне правды, девочка?

Моя рука безвольно опустилась. Я закрыла глаза. Попыталась стянуть с руки повязку, нащупала узлы, державшие ее…

Я услышала его дыхание. Он стоял передо мной. Положил руку на мое лицо, будто понял что-то.

— Что ты от меня хочешь? — снова спросила я и отступила за колонну еще на один шаг. Он остался стоять на месте, словно не осмеливаясь нарушить то святое, что я воздвигла между нами.

— Я здесь для того, чтобы спросить, хочешь ли ты пойти со мной? — глухо прозвучал его голос. Светильник закачался со скрипом, рука Эрика тяжело легла на поперечную подпорку

— Через три недели я стану женой Кухенгейма, — произнесла я, подняв голову. — Ты забыл об этом?

— Я ничего не забыл, Элеонора. — Он ухватился за светильник. Одна из свечей упала на пол. Из горячего воска образовалась лужица и, остыв, стала белой. — Ничего. Я люблю тебя. Отсеченная рука и то не приносит столько боли и страданий, как эта жизнь без тебя…

Как четки, перебирала я прочные узлы между пальцами.

— Чего ты от меня хочешь? Ты пришел слишком поздно. Я…

У меня закружилась голова. Руками я пыталась ухватиться за статую, найти в ней опору, чтобы не упасть, но Мадонна не могла мне ее дать.

И тогда он преодолел последний шаг, разделявший нас, взял мою руку и повел меня к почетной скамье аббата, которая стояла впереди, в апсиде.

— Чего я от тебя хочу? — Качая головой, он остановился передо мною. — Как мог я хоть мгновение надеяться…

С этими словами он повернулся, на несколько шагов приблизился к алтарю. Единственная горевшая свеча золотом осветила его волосы, когда он оперся о край алтаря.

— Прости меня, любимая. Прости, если сможешь.

Он снова подошел ко мне, задержал свою руку на моем превратившемся в камень кулаке, все еще сжимавшем розу. Я взглянула на светлые пряди, выделявшиеся на фоне моей траурной накидки.

— Ты… ты недалеко ушел в своем путешествии, — наконец пробормотала я и подавила в себе желание дотронуться до него.

— Не очень далеко, нет. Если быть точным, я добрался до Кёльна. Два корабля ушли на север без меня. А третий… — Он поднял голову. — У меня разрывалось сердце, а сейчас я смотрю на тебя, и до меня доходит наконец смысл слов, которые я нацарапал тебе уже так давно, из той еврейской песни романтического толка, чтобы занять руки, не привыкшие сидеть без дела.

— Слова… — прохрипела я. — Роза в моей руке начала пульсировать. — Я не смогла прочесть твои слова.

— Ты это не читала?

Он медленно сел рядом. Широко открытыми глазами через накидку он смотрел на меня. Меня словно пронзило стрелой, после которой остался горячий след.

— Я не знаю твоего языка.

Когда я опять посмотрела вверх, то его глаза смеялись. Сердце мое пронзила еще одна стрела.