— Какого момента? — Уточнил Олаф.

— Я не думаю, что Аниту порадует наша беседа о том, какой момент стал для меня решающим.

— Меня она порадует. — Заметил Олаф.

— Может, как-нибудь вечерком, за стаканчиком-другим, но не сейчас. — Ответил Никки.

— Я бы хотел понять, чем мы отличаемся друг от друга.

— Мы это уже обсуждали. Ты был рожден социопатом, а меня им сделали (в английском языке термин «социопатия» используется для обозначения целой группы психических патологий, в отличие от русского, где он является более узким понятием; социопатия врожденной не бывает, так что Олаф скорее всего психопат, а не социопат — прим. переводчика). Вероятно, это означает, что мой эмоциональный диапазон шире твоего.

— Ты начал сочувствовать своим жертвам? Поэтому перестал получать удовольствие?

— Нет, меня это просто больше не прикалывает. Мне нравится грубый секс — грубее, чем большинству людей, — но после определенной точки пытка перестает быть для меня сексуальной. Это просто сбор информации. Я гордился тем, как долго оставались в живых те, кого я пытал, как много боли я мог причинить, чтобы выведать правду. В нашей индустрии я видал тех, кто творит такое лютое дерьмо, что оно любому язык развяжет, но это еще не значит, что они скажут правду. Люди готовы солгать, чтобы пытка прекратилась. Они скажут все, что ты хочешь услышать, но их ложь не поможет тебе и твоим коллегам сохранить свои шкуры. Ложь не поможет тебе выполнить задание. Перегни палку с пытками, и люди начинают ловить глюки от боли. Если до такого дошло, то любая информация становится бесполезной.

— Их можно подлечить и допросить позже. — Предложил Олаф.

— Большая часть моей работы для прайда была связана с дедлайнами. У нас не было времени нянчиться с заключенными и выхаживать их. Я должен был добывать полезную информацию, которая помогла бы моей команде выжить и завершить нашу миссию.

— Что ты делал с людьми после того, как получал необходимую информацию? — Спросил Олаф.

Я старалась ничего не чувствовать — стать эмоционально пустой, чтобы Никки мог ответить правдиво. Я постаралась окунуться в ту огромную статичную пустоту, в которую погружалась, когда мне надо было пристрелить кого-нибудь. Это было очень тихое и пустое место.

— Убивал сам или позволял другим убить их.

— Быстро или медленно? — Уточнил Олаф.

— Быстро. Если они заговорили, то дело сделано.

— Ты не наслаждался убийствами?

— Не особо. В тот момент убийства были частью моей работы. Иногда я был рад, что убиваю.

— Ты наслаждался этим.

— Не так, как ты думаешь. — Ответил Никки. Он отпустил мою руку и откинулся на спинку сиденья.

— Ты сказал, что убийства радовали тебя. — Заметил Олаф. — Это значит, что ты получал удовольствие в процессе.

— Я получаю удовольствие от хорошей охоты. Мне нравится убивать тех, кто хочет убить меня. Нравится доказывать, что я лучше их, но убивать того, кто закован в цепи и ранен так сильно, что даже не может ударить меня в ответ — это как охота на консервы. Никакого удовольствия.

— Тогда почему ты был рад?

— Я был рад, что все закончилось. — Ответил Никки. — Рад, что мы можем приступить к следующему этапу нашей работы. Рад, что могу избавить этих людей от страданий.

— Ты хочешь сказать, что испытывал к ним жалость?

— Может быть.

— Я смотрел некоторые видео с твоей работой, Никки. Человек, который это делал, не испытывал жалости к своим жертвам.

— Я твои видео тоже смотрел, Олаф. Ты наслаждался своей работой куда больше, чем я.

— Ты считаешь, твои жертвы меньше страдают, если ты не получаешь удовольствия от пытки, Ник?

— Нет.

— Ты думаешь, что они меньше боятся тебя, если ты не наслаждаешься их криками?

— Нет. — Ответил Никки абсолютно безэмоциональным тоном.

— Ты считаешь себя лучше меня, потому что у тебя больше чувств к твоим жертвам?

— Нет. Если говорить о морали, то я хуже тебя, потому что я испытывал жалость, хоть какие-то чувства, и я все еще могу их испытывать. Думаю, это делает меня хуже тебя.

Я уставилась на него между сиденьями.

— Метафизическая связь со мной заставляет тебя страдать от этих мыслей?

Никки едва заметно пожал плечами.

— Я не помню, чтобы раньше мне было от них плохо, так что, наверное, да. Но я знаю, что в какой-то момент я уже больше не наслаждался той болью, которую причинял. Это больше не веселило и не заводило меня — ничего такого, что я мог бы объяснить тебе, Анита.

— Ты верлев. Ты любишь мясо и кровь. — Произнес Олаф.

— В плане еды — да, но не в плане секса.

— Я тебе не верю.

— Олаф, я уже говорил, что мне плевать, веришь ты мне или нет.

Была у меня одна мысль, но я не знала, стоит ли ее озвучивать. Я совсем забыла, что когда Никки так близко от меня, достаточно просто подумать о чем-то, и вовсе не обязательно говорить вслух.

— Ага, думаю, это так. — Ответил он мне.

— Спасибо, что признаешь это. — Сказал Олаф.

— Я не с тобой разговариваю. Я говорил с Анитой.

— Она ничего не сказала… А, ты вновь прочел ее мысли.

— Прочел.

— С какой из ее мыслей ты согласился?

— Что мне нравятся игры на грани и бондаж с осознанными рисками, но ты серийный убийца, так что после определенной точки, в которой мои жертвы теряли для меня свою сексуальность, для тебя они все еще ее сохраняли.

— Это не похоже на мысли Аниты.

— Никки меня перефразировал. — Пояснила я.

— Что конкретно ты подумала? — Уточнил Олаф.

— У Никки лучше получается объяснять. В голове мысли не всегда так хорошо оформлены.

— Ты практикуешь с Никки игры на грани и бондаж с осознанными рисками?

— Если я скажу «да», ты отъебешься от этой темы?

— Нет. — Ответил он.

— Тогда я не собираюсь отвечать на твой вопрос. — Сказала я.

— Никки, тебе необходим бондаж для секса?

— В смысле, нужен ли он мне, чтобы завестись? — Уточнил Никки.

— Да.

— Нет, у меня встает и так. А у тебя? Тебе для этого необходимо насилие?

— Для непосредственно физического акта — нет.

— А как насчет удовольствия? — Поинтересовался Никки.

— Я тебе отвечу, если ты ответишь мне. — Сказал Олаф.

— Мне будет скучно без грубостей, но я могу и ванильку практиковать. Я уже делал это для работы под прикрытием. — Ответил Никки.

— Как и я, но без, как ты говоришь, грубостей, это не приносит мне удовлетворения.

Прежде я не была уверена в том, что у Олафа может встать без какого-нибудь экстремального уровня насилия. Странно, но приятно знать, что может —