из Винчи, он в возрасте десяти лет был отправлен в школу абака, но сер Пьеро, оставшись один и не имея более возможности за ним присматривать, отдал сына в мастерскую маэстро Андреа ди Микеле, прозванного Верроккьо. Должно быть, сер Пьеро был ему надежным и верным другом, поскольку маэстро взвалил на него пару месяцев назад непростые обязанности посредника в споре с братом Мазо за отцовское наследство. Еще Джиневра сказала, что люди не раз видели, как сер Пьеро входил в Воспитательный дом, хотя никаких дел у него там не было, скорее всего, он тайком печется о другом своем внебрачном сыне, Пьерфилиппо.

Еще одна семья, куда пришла беда, – Кастеллани. Когда рыцарь явился к нам, чтобы помочь освободить Катерину, с ним была его беременная жена монна Лена. Ребенок, их первый мальчик, законный наследник, родился 12 января 1453 года, что доставило рыцарю огромную радость. Малыша окрестили Маттео, это случилось на следующий день после Прощеного воскресенья, и не где-нибудь, а в баптистерии Сан-Джованни. Служили сам архиепископ Антонин, фра Мариано Сальвини, приор Аннунциаты, и архиепископский капеллан, сер Джованни; рыцарь не поскупился на свечи, на дары для крестных и милостыню для бедняков, на ленты для новой кормилицы, занявшей место Катерины, на засахаренный миндаль для женщин, что приходили проведать монну Лену. Но радость вскоре сменилась болью, всего через месяц младенец был найден бездыханным: возможно, кормилица нечаянно его заспала. Eius animam inter innocentes suos Deus noster suscipiat in gloria etterna. Amen.

Чем я занимался все эти годы, я почти не помню. Время от времени Джиневра или один из ее братьев водили меня туда-сюда, нарядив в дорогой плащ, велели делать то-то и то-то, а главное – не раскрывать рта. Кажется, в 1457 году меня избрали гонфалоньером нашего квартала, но что именно мог сделать восьмидесятилетний командир вооруженного ополчения для поддержания общественного порядка и подавления каких-либо мятежей, я точно сказать не могу, вероятно, за три моих месяца в этой должности абсолютно ничего не произошло. Таким же образом, но уже в прошлом году меня, похоже, избрали в Совет двенадцати добрых мужей, а от плотницкого цеха – еще и в приорат, но и тут я совершенно ничего не помню, кроме того, что на протяжении трех месяцев мне и одиннадцати другим дряхлым старикам приходилось сидеть смирно, делая вид, что мы слушаем приоров и принимаем решения, давным-давно принятые совсем в другом месте. Ну, по крайней мере, потомки смогут сказать, что старый Донато в конце своей полной приключений жизни тоже активно участвовал в законодательной деятельности этой славной Республики.

И вот наконец несколько месяцев назад я проснулся. Я видел, как воды Арно перехлестывают через парапеты, разливаясь по улицам и переулкам квартала Санта-Кроче. Месяц назад, последний раз выйдя из дома, я видел, как несли сквозь набожную толпу к церкви Сан-Феличе-ин-Пьяцца балдахин, почти скрывавший образ Богоматери Импрунетской. Едва образ миновал нас, я, должно быть, упал наземь, потеряв сознание, и даже когда меня внесли домой, еще долго не подавал признаков жизни.

Как это обычно и бывает в подобных случаях, тут же слетелись многочисленные родственники, друзья и знакомые, что раньше могли не показываться годами, а теперь вдруг вспомнили о немощном и явились к нему домой, встревоженные состоянием здоровья и последней волей умирающего. Первыми, как всегда, прибыли монахи: два монаха из монастыря Сан-Бартоломео-ин-Монтеоливето, в развевающихся белых рясах с капюшонами и препоясанных скапуляриях, фра Лоренцо д’Антонио деи Сальветти и фра Баттиста ди Франческо да Пиза в сопровождении Андреа ди Нери по прозвищу Пинтассо, утверждавшего, что он мой старый друг, хотя я его совершенно не помнил.

Безусловно, Джиневра время от времени водила меня подышать воздухом в Монтеоливето, что за воротами Сан-Фредиано, это и в самом деле прекрасное место для умиротворенного созерцания, откуда можно насладиться чарующим видом Флоренции, разумеется, если ты мертв, зрелище это не имеет для тебя особого значения, но по крайней мере любоваться им могли бы в будущем кто-нибудь из твоих потомков и родственников. Им будет приятно подняться туда, чтобы вознести молитву в память о тех, кто похоронен в этом монастыре.

И вот, сидя возле садовой ограды, я в беседе с фра Лоренцо, выходцем из знатного рода нотариусов и давним другом семейства моей жены, выразил желание быть погребенным в стенах этой обители, скажем, в простой семейной капелле, куда можно перенести и останки моих стариков, дабы возвысить этих скромных столяров под нашим фамильным гербом. Кроме того, с благословения Пресвятой Богородицы мне бы хотелось также поместить в алтаре над своей могилой ее прекрасный образ. Стоит ли ожидать меньшего от человека, способного, подобно мне, похвастать тем, что был подмастерьем великого Бальдассарре дельи Убриаки!

Конечно, это было бы замечательно, задумчиво отвечал фра Лоренцо. Жаль, что церковь и монастырь до сих пор в таком ужасном состоянии. Ремонтные работы начались уже более десяти лет назад, и конца-края им до сих пор не видно. Вот и прекрасный мастер-каменщик Андреа скончался, а мастер Джованни ди Сальвестро только сейчас приступает к делу. Даже им, монахам, непросто жить среди этой бесконечной стройки, верша дела милосердия, как велит устав оливетанцев, собирая милостыню и раздавая хлеб беднякам, поскольку все их скудные сбережения съедаются этими самыми мастерами, что, поднимаясь сюда, чаще обсуждают монастырские колонны, что, мол, должны быть прекраснее колонн Сан-Лоренцо, или витражи, что готовят братья-иезуаты, да только ничем эти рассуждения не кончаются; а денег тем временем становится все меньше, и кажется даже, будто сердца богатых флорентийских купцов совсем очерствели, и никто in articulo mortis теперь не оставляет имущество монастырям, дабы спасти свою душу. Может быть, потому, что, введенные в заблуждение неким еретиком, уже и не верят в бессмертие души.

Так в чем проблема, говорю я, деньги у меня есть, и даже с избытком, я все оставлю вам, приведите только в порядок церковь и монастырь да выстройте капеллу в память о Донато ди Филиппо ди Сальвестро Нати, прозванного Тинтой, место упокоения для меня и моей семьи, посвятите ее Деве Марии, схороните меня там, а после закажите образ Благовещения, и пусть он будет прекраснее всех, что есть сейчас во Флоренции, прекраснее, чем у фра Анджелико и фра Филиппо. Я хочу, чтобы ангел преклонял колени перед Марией не в городе, под портиком, среди домов или, того хуже, в запертой комнате. Нет, весть о спасении должна раздаться на свежем воздухе, вроде этого сада, среди этих деревьев, каменных дубов и кипарисов за невысокой