Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О, эти ощущения, фрагменты уходящей жизни… Воспоминания, самые сильные, вонзающиеся, словно гвозди, в нашу бедную плоть… Порка, что задал мне отец ивовым прутом, свежесрезанным, гибким, как змея, жгучая боль, металлический привкус собственной крови во рту. Звонкая музыка золотобитных молотов, запах расплавленного золота и серебра, капающих из тигля, запах старых кирпичей, перемалываемых в порошок, чтобы смешать аффинат, мышей и плесени в камерах Пьомби, моря, водорослей и людей, сходящих с галер, прибывающих в Венецию. А после – голоса, языки, наречия, мешавшиеся в Риальто и на складах: венецианцы, падуанцы, кьоджотти, фриуланцы, евреи, немцы, богемцы, турки, греки, армяне; и шепот проституток, и крики менял у Сан-Якомето, и колокола Сан-Марко, и алая хоругвь «Бучинторо», хлопающая на ветру… Как от всего этого хотелось жить! И как прекрасна была молодость!
Множество лиц, глаз, улыбок, людей, которых больше нет. Старый парон Бальдассарре, вернувшийся из путешествий по далеким сказочным мирам. Достопочтенный Себастьяно Бадоер. Верный Муссолино и ушлая Паска. Мастер Томазо и монна Бенвеньюда. Бедняжка Кьяра, несчастная моя жена. Раб Дзордзи и ужас, охвативший меня, когда его кровь хлынула на пол. Святой брат Христофор. Все они давно умерли. И ты, Луче, единственная любовь моей жизни! Ты, чьи глаза были подобны звездам! Как ты пела, аккомпанируя себе на лютне! Я и теперь помню те слова: «Тебе шепчу я с обожаньем, с сожаленьем: „Звезда моя, когда ж ты утолишь мое томленье?“»
Но пока жизнь нас не покинула, а милосердная смерть дает последнюю короткую передышку, давайте-ка лучше вспомним о живых. И первая моя мысль – о Джиневре, отчаянно сражавшейся со всем и вся, даже со мной, едва заметившим и ее саму, и тот дар невинности и любви, что она вручила мне еще юной девушкой; и лишь когда судьба бросила меня, разбитого, оборванного, нуждающегося, в ее объятия, сумевшей наконец довести дело до замужества. Я думаю о Себастьяно, моем сыне, живущем в Венеции, не знаю, впрочем, жив он или мертв, но верю, что жив-здоров и ждет известий, что я отбросил концы. Думаю о Полиссене, нашей с Луче дочери, теперь уже взрослой, тридцатилетней, единственном сохранившемся свидетельстве, что некогда эти мужчина и женщина любили друг друга. Где она теперь? Что с ней?
И еще Катерина. Сколь же ярки воспоминания о том, как она легко соскочила с лодки Дзуането на причал. Он не была закована в цепи и походила вовсе не на рабыню, а на левантийскую принцессу, что, сойдя с галеи, полной золота, слоновой кости и шелка, презрительно оглядывалась по сторонам, силясь понять, достоин ли ее мир, до которого она снизошла. Золотые волосы, синие, словно небо, глаза. Длинные тонкие руки, мягкая, шелковистая, чуть поблескивающая кожа. Юное, гибкое тело дикой кошки. Но у меня ни разу, даже на миг, не возникло желания овладеть им. Она была моей рабыней, мне ничего не стоило в любую секунду дать волю своим самым низменным инстинктам. И все же я с самого начала почувствовал ее свободу, внутреннюю энергию, которую ни одна сила и ни один документ не смогли бы обуздать. В глубине души я знал, что она – ангел. Ангел, явившийся спасти меня, освободить, пусть даже от меня самого и моих собственных демонов.
Так и случилось, когда она вытащила меня бесчувственным из вод великой реки и отвела во Флоренцию. C того же момента начался и мой долгий сон, словно сама Катерина, обернувшись волшебницей, окутала меня чарами, снова превратившими меня в ребенка, вернувшими невинность помыслов, оставившими выживать в лабиринтах нового мира, о котором я не имел ни малейшего понятия. И теперь, когда я вот-вот умру, заклятье это рассеялось, завеса прорвалась, а память моя вновь прояснилась, но помню я только годы, предшествовавшие падению в великую реку, а все, что случилось после, так и осталось зыбким туманом. Джиневра говорит, этот туман длился не одну короткую ночь, от заката до восхода. Прошло целых двадцать пять лет.
Я знаю, что Катерина теперь свободна и замужем, у нее спокойная, мирная жизнь и множество детей. Должно быть, последний раз я видел ее вон там, в зале, с ребенком, столь же похожим на ангела, как и она сама. Впрочем, мне кажется, я припоминаю еще одного ангела, рожденного ею года за два до того: Джиневра забрала его, отдав в Воспитательный дом, где его окрестили Пьерфилиппо. Оба они были плодами ее огромной любви к нотариусу, серу Пьеро, ведь Катерина, а в этом есть прелесть жизни, на самом деле была вовсе не ангелом не от мира сего, а таким же человеческим существом, как и все мы, женщиной, состоящей из плоти, крови и чувств, способной влюбляться, любить и дарить новую жизнь.
Теперь, когда мне лучше и я снова могу мыслить здраво, Джиневра наскоро восполняет те последние двадцать пять лет, что прошли незамеченными. Меня не интересует состояние высших сфер, понимание того, кто правит нынче во Флоренции и что случилось с теми, кто когда-то был у власти. Я хочу знать лишь о тех, кто был мне близок, о превратностях судеб людей, чьи жизни переплелись с моей, вот и все; будто перед смертью мне нужно осознать, размотать моток, клубок, отыскав нить, связывающую мою жизнь с другими, возможно, в конце концов она сможет подарить мне хотя бы иллюзию того, что эта жизнь была зачем-то нужна, что, пускай даже и против моей воли или без моего ведома, мои непреднамеренные поступки имели большие и долговременные последствия для жизней других людей.
Кстати, Пьеро и оказался достойным человеком. Когда Джиневра освободила Катерину, он взял на себя все обязанности отца и мужчины. Честно выдал Катерину замуж за батрака из Винчи, а сам женился на дочери чулочника, Альбьере ди Джованни Амадори, и поселился рядом в Борго-де-Гречи. Еще и брата праздношатающегося, Франческо, к себе перевез, женив на младшей сестре Альбьеры Алессандре. Джиневра говорит, насколько ей известно, приданого ни за той, ни за другой невестой не дали. Впоследствии Пьеро с Альбьерой переехали в палаццо на пьяцца ди Парте-Гуэльфа, где располагался совет цеха менял. К несчастью, милость иметь потомство не была им дарована, и бедняжка Альбьера умерла в родах. Сын Пьеро и Катерины Леонардо остался жить с ним. Приехав
