В такой системе можно было развить свое дело с нуля. Все, кто хотел пойти в пираты, объединялись, как только удавалось раздобыть хоть немного денег, и спонсировали небольшие бригантины, на которых сами могли служить и гребцами, и солдатами. Если везло с добычей, покупали и корабли побольше, а потом «превосходно снаряжали» их, расширяя дело. Причем такие корсары благодаря успешным походам не только увеличивали свои капиталы, но и обретали авторитет. Если именитому пирату требовался кредит на снаряжение корабля в поход, он мог получить деньги без малейших препятствий.

Так возвысились многие знаменитые корсары. Впрочем, пусть даже мы подробно знаем прошлое Улуджа Али, чья «средиземноморская мечта» стала главным делом его жизни после того, как он, будучи гребцом-невольником[1575], принял ислам, нам все же неизвестно, как он пошел в корсары, пусть даже он пиратствовал от Калабрии до Магриба и Стамбула. Но кое-что нам известно об Арнавуде Мураде, который прославился не меньше, чем Улудж. Попав в Алжир рабом в двенадцать лет, Мурад был продан пирату по имени Караджа Али. Тот в какой-то момент освободил Мурада – но их связь не прервалась. Али вверил своему воспитаннику кальетэ с девятнадцатью банками, чтобы вместе промышлять разбоем. Они совершат не один поход, набивая карманы деньгами, однако их союз разрушится в дни османского похода на Мальту. Мурад решит и дальше заниматься морским разбоем, а не участвовать вместе с султанским флотом в неприбыльной осаде острова. Но проблемы ему принесет не только непослушание – Мурад потеряет кальетэ, наткнувшись на скалу у острова Пьяноса. Лишь с помощью Всевышнего ему удалось спасти товары и рабов и даже уберечь весла с парусами, а затем, пробыв на острове сорок дней, он вернулся в Алжир, – благодаря тому, что на остров зашли четыре пиратских кальетэ.

Возвратившись, Мурад был вынужден отдать разъяренному господину всех своих рабов. Он с лихвой заплатил за непокорность. Больше у него не нашлось покровителей, и разбойничать теперь приходилось, рассчитывая только на себя. Поспешно снарядив фусту (galeota) с пятнадцатью банками, Мурад отправился к берегам Испании и через неделю возвратился оттуда на трех бригантинах и привел с собой сто сорок невольников-христиан. Так ему удалось не только разжиться деньгами, в которых он давно нуждался, – он обрел авторитет, снова склонил к себе сердце господина и пересел на кальетэ. Впредь Мурад будет пиратствовать в одиночку; он получит полную свободу, когда Караджа Али после сражения у Лепанто переберется в Стамбул. Мурад быстро прибавит к славе и всеобщее уважение, став алжирским капуданом, а затем и санджак-беем Моры (Пелопоннеса)[1576].

Беннассары сравнивают корсарство с социальным трамплином[1577], и оно, должно быть, возвысило многих вроде Улуджа Али и Мурада. Оно позволяло и найти покровителя, и многому научиться под крылом известных пиратов, и завести политические, торговые и финансовые связи. Корсары побуждали невольников, сведущих в морском деле, принимать ислам; дарили им корабли, рабов и капитал, как Караджа Али – Мураду; давали долю в промысле, как крупные компании – управленцам высшего звена. И когда кто-то даровал свободу своему рабу, это еще не означало разрыва; просто менялся правовой статус сторон. Бывший господин все так же покровительствовал невольнику, а тот, оставаясь верным, связывал с первым судьбу.

Не следует забывать, что Улудж Али вышел из-под крыла Тургуда-реиса, а для Улуджа Хасана и многих пиратов Тургуд был покровителем. В разделе 2 мы уже отмечали, что в первой четверти XVII века среди голландских реисов Алжира был распространен такой патронаж, – скажем, Кючюк Мурад пользовался благосклонностью Сулеймана-реиса. А прославленный Али Биджинин почти основал с его ведома целую корсарскую школу, где воспитал прославленных реисов: Мурада, Мустафу, Хасана и Саима[1578].

Корсарам не всегда было выгодно доставлять добычу в порт. Корабли, полные товара, замедлялись, и разбойничать было намного труднее; оттого часто сокращался и срок похода. Кроме того, когда отсталые пиратские порты с их низким спросом внезапно наполнялись товарами, это вело к падению цен. Продажа добычи в зажиточных европейских портах сулила большую прибыль, и именно поэтому, когда товары, захваченные на голландских кораблях в Ла-Манше, запретили сбывать в Лондоне[1579], знаменитый Канарьялы Али-реис метал громы и молнии, заявляя, что такие действия не соответствуют Десятой статье капитуляций[1580]. Ведь какой был смысл тащить столько добра на ту сторону Гибралтара? Разве торговцы, купив его в Алжире, не привезут все обратно в христианские порты?[1581] И так поступали не только османские корсары. Как нам известно, некий бриг с четырнадцатью банками, неведомо как захватив мусульманский карамюрсель, сразу же продал грекам все обнаруженное на корабле зерно, да еще и за бесценок[1582].

Помимо прочего, с экономической точки зрения было нерационально везти рабов в Магриб и кормить их там годами. Те уже перешли в разряд выкупных пленников, поскольку в эпоху парусников гребцы уже не требовались так остро. Иных занятий, кроме гребли, для невольников на корсарском корабле не находилось, а потому перевозка рабов в Северную Африку не только влекла дополнительные расходы, но и снижала вероятность того, что тех выкупят. Конечно же, некоторые забирали свою долю дохода, отпуская пленников прямо на месте. Стамбул даже настаивал на том, чтобы реисы доставляли христианских аристократов в османскую столицу, а не продавали «задешево»[1583].