В

чей карман шел доход от добычи корсаров? Каким социальным группам доставались деньги? И по каким правилам делили награбленное? Как определялась доля государства, судовладельцев и самих пиратов? Много ли доставалось портам? Какая часть доходов передавалась государству в качестве налога, а какая оставалась вкладчикам? Где сбывали добычу и как именно? Как различалось распределение захваченных рабов, кораблей и товаров в разных набегах?

Сперва поговорим об инвесторах. Совершенно неудивительно, что среди тех, кто не только заботился о судне, но и давал деньги для найма гребцов, моряков и солдат и для закупки провианта, были реисы. За счет удачных набегов реисы могли скопить целое состояние – и тогда уже сами снаряжали корабли, чтобы ни с кем не делиться добычей. Но это не всегда оказывалось возможным. В большинстве случаев реисам приходилось искать нужные деньги у владельцев портов. Судовладельцы, или «арматёры» (от итал. armare – «вооружать»), снаряжавшие корабли, брали на себя затраты на поставку провианта, оружия и боеприпасов – и получали взамен от 25 до 50 % прибыли с добычи после вычета налогов[1563]. Хотя у нас и нет свидетельств, способных подтвердить, что им причитался и доход со страховки, как в христианских портах[1564], но это потому, что мы мало знаем о практиках страхования на мусульманских побережьях.

Но кем были владельцы кораблей? Из каких социальных классов и профессиональных групп они происходили? Ведь в пиратстве не мог господствовать тот или иной класс общества. Возможно, корсарство с его весьма незначительным экономическим воздействием считалось «источником жизни» для магрибских портов именно потому, что в него инвестировали очень многие. Среди тех, кто вкладывал свои деньги в пиратство и ловил удачу в водах Средиземного моря, мы можем встретить и коммерсантов, и ремесленников, и янычар, деев, беев и их близких, отставных пиратов, кулоглу[1565], немусульман и даже женщин[1566]. Например, Сальваго называет имена судовладельцев: это капитан Сулейман-бей; Ибрагим-реис; Сейди Мехмед Кулоглу; Али Челеби Биджинин; Истанбуллу (Constantionopolitano; тур. стамбулец) Курт-челеби. Арматёров Туниса упоминает корсиканец-мюхтэди Мурад-бей[1567]: это мудехар Али Табир и двое сыновей прежнего дея Кара Османа, который и сам когда-то был крупным судовладельцем, Сейди Сулейман и Сейди Мехмед[1568]. Как видно даже из этого краткого перечня, в категорию инвесторов попадали самые разные люди: от моряков – до солдат, от мюхтэди – до мудехаров, от кулоглу – до высшей знати города. И если бы мы повели речь о коммерции, то повторили бы ряд имен из упомянутых. Мы ведь уже определили корсарство как форму торговли?

Не нужно забывать, что управители пиратских портов жаждали получить свой куш от корсарства. Как мы знаем, два дея Туниса, Кара Осман (1595–1610) и Юсуф (1610–1637), сами снарядили немало кораблей. В распоряжении Юсуфа находилось семь больших парусников[1569], Осман владел шестью, а еще парой галер и путачей[1570]. Не особенно отличалась ситуация и в Восточном Средиземноморье. Управители османских портов вроде Влёры и Эгрибоза, на которых постоянно жаловался венецианский байло, неизменно сотрудничали с корсарами, в любом случае делая это небескорыстно[1571]. В те же годы, когда в Манисе на посту вали (губернатор, начальник вилайета – крупнейшей османской административной единицы) находился сын султана, шехзаде Коркут, он лично покровительствовал таким пиратам, как Кара Дурмуш, Курдоглу Муслихиддин, Оруч и Хызыр; к тому же даже составил рисале (краткое произведение) о том, как полагалось распределять добычу согласно шариату[1572]. Шехзаде утверждал, что добычу нельзя продавать раньше, чем ее доставят в порт, а делить ее следует в присутствии имама (управителя), и его доля, пятая часть, должна платиться исправно. Рисале свидетельствует, что даже султанская династия проявляла интерес к экономической стороне корсарства. Впрочем, не она ли была главным клиентом невольничьего рынка?

Все, о ком мы говорили, – крупные инвесторы, привлекшие внимание очевидцев эпохи. Но были и те, кто вкладывал небольшие суммы в пиратские авантюры, отчасти оснащал корабль и мог рассчитывать на свою долю. Должно быть, находились и женщины, продававшие драгоценности ради инвестиций в корабли; месье Ансельм упоминает о них в своем письме, отправленном из Алжира в Марсель[1573]. Кроме того, снижение дохода, приносимого корсарами, и возрастание рисков привело к тому, что военные, которые к концу XVII столетия получали блага от государства, сократили долю участия в пиратстве. Судя по рапорту, который направили Людовику XIV примерно в 1680 году, крупными судовладельцами в Алжире отныне считались выходцы из Андалузии и Джербы[1574].