– У нас пара лиг стены.

– То есть… большим.

– Огромным, – сказал Гэвин. Заставить художника лишь разрабатывать формы – значит также удерживать его от извлечения вообще, что с учетом того, насколько близок был Ахейяд к разрыву ореола, вероятно могло спасти ему жизнь.

Лишь к полудню они были готовы начать извлекать.

Гэвин попросил всех старых воинов посмотреть план стен, и немалое число их внесли свои предложения. Эти предложения включали все – от расширения отхожих мест – с учетом того, чтобы дерьмо валилось на головы врага при опорожнении горшков сквозь желоба на внешней части стены – до переоборудования подъемников для пушек и добавления печей в некоторых точках, чтобы раскалять ядра. Раскаленные ядра замечательно поджигали вражеские осадные машины. Кто-то еще предложил текстурировать полы и сделать стоки наружу не только для дождевой воды, что уже учли, но также внутри самих стен – для крови.

Много хороших предложений, и немало плохих. Стена должна быть больше, меньше, шире, выше. Нужно пространство для большего количества пушек, арбалетчиков, больше постелей в госпитале, казармы должны быть внутри стен, и так далее.

К полудню Гэвин снова надел сбрую и поднялся над землей. Остальные роились вокруг, чертя формы, уравновешивая его подвеску. Затем он принялся за работу.

Лишь через два дня, когда Кип и Лив заметили наконец армию Гарадула, растекшуюся по равнине и мокнувшую в реке, как гигантская коровья лепешка, он понял, насколько глубоко, блестяще идиотичен его план.

Я собираюсь войти туда и спасти Каррис?

Скорее, я проковыляю туда.

Они сидели на лошади на вершине маленького холма и осматривали человеческую массу перед собой. Лошадь была благодарна за передышку. Кип даже не пытался оценить толпу, он никогда такой не видел.

– Как думаешь, шестнадцать или семнадцать тысяч? – спросил он Лив.

– Думаю, больше сотни.

– И как мы тут найдем Каррис? – спросил он.

А чего я ожидал? Может, указателя «Пленная извлекательница вот здесь»?

Большая часть лагеря была хаотична, люди сооружали навесы возле телег, те, у кого были палатки, переругивались, кто где встанет, повсюду между палатками, телегами и скотом бегали дети. Небо было еще светлым, хотя солнце зашло, и на равнине стали загораться костры. Кип слышал, как поблизости поют. Люди плавали и купались в реке, ниже по течению от наспех возведенного солдатами загона. Животные загрязняли воду, но никому не было дела. Другие мочились в воду прямо с берега. Цвет воды выше и ниже лагеря очень отличался. Повсюду люди таскали ведра с водой, набранной прямо из реки.

Наверное, я буду пить только вино.

Что важнее, в воздухе висел запах жарящегося мяса.

У Кипа подвело живот. Они подъели свои запасы раньше, чем он думал – по большей части он подъел свое, – и теперь у него ничего не осталось. Ну, кроме связки украденных данаров. Полугодовой заработок.

Ну да.

– Мы разделимся, – сказала Лив. – Ты пойдешь прямо в центр лагеря. Думаю, там шатры короля. Она важная персона, так что ее наверняка держат поблизости. Я пойду искать, где расположились извлекатели. Пленного извлекателя наверняка охраняют другие. Она либо там, либо там. Встретимся здесь, скажем, через три часа?

Кип неохотно кивнул, впечатленный. Сам он растерялся бы.

И почти сразу же она спешилась и исчезла. Ни задержки, ни раздумий. Кип посмотрел ей вслед. Он хотел есть. Ведя здоровенную покорную конягу, постоянно дергая ее, когда та пыталась жевать траву справа и слева, Кип подошел к одному из самых больших костров. Над ним жарился не один, а целых два кабана, и пока Кип смотрел, одна из самых жирных баб, каких он только в жизни видел, отрезала полностью готовую ногу несколькими умелыми ударами у сустава. Запах был густым, сочным, приятным, чудесным, потрясающим, чарующим, лишавшим сопротивления, от него слюнки текли. Кип не мог пошевелиться – пока не увидел, как она подносит мясо ко рту.

– Простите! – сказал он громче, чем намеревался. Люди у костра подняли взгляды.

– Не учуяла, – сказала жирная тетка, вонзив зубы в жирный окорок. Кип обмер. Затем еще сильнее, когда собравшиеся вокруг костра рассмеялись над ним. Жирная баба, с окороком в одной руке и длинным ножом в другой, улыбалась, откусывая раз за разом. У нее было как минимум три подбородка, черты лица исчезали в жирных складках, как неуклюжий ребенок, окруженный толпой обидчиков. Из ее льняной рубахи можно было сделать навес. В буквальном смысле. Она отвернулась от Кипа, сунула нож в чехол и положила руку на вертел. Ее зад был не просто колыхающимся филеем, это было архитектурное сооружение.

– Простите, – пришел в себя Кип. – Не мог бы я купить себе ужин? У меня есть деньги.

При этих словах все насторожили уши. Кип внезапно подумал, верный ли он выбрал костер. И неужто все в лагере такие оборванцы?

Кип огляделся по сторонам. Да, все.

О, дерьмо.

Он вытащил из пояса связку оловянных данаров. Он схватил этот монетный пояс потому, что в нем уже были деньги, и их было проще перевозить, чем россыпью. Связки было очень удобно транспортировать. Квадратная дырка посередине данара и шнурок одинаковой длины, чтобы можно было легко подсчитывать свои деньги – для подсчета других денег, конечно, все еще использовались весы, – это было удобно, да и монеты не болтались на каждом шагу, как в кошеле. К тому же связки можно было упрятать в кожу и прикрепить к поясу или спрятать в одежде, как сделал Кип. Он увидел блеск этой связки и схватил ее. Но когда Кип вытащил открытый конец связки, чтобы снять один данар, он понял, что что-то очень неправильно. Он замер. Вес был верный или как минимум близкий, чтобы не задумываться, но монета была не оловянной. Данар был примерной стоимостью ежедневного труда рабочего. Неквалифицированный труд, как у его матери, стоил полданара в день. Он решил, что эта связка была из оловянных монет, каждая стоимостью в восемь данаров. Вместо этого он взял связку серебряных квинтаров. Чуть шире в окружности, но лишь в половину толщиной, да и при более легком весе, чем олово, эти серебряные монеты стоили каждая двадцать данаров. Связка серебряных квинтаров содержала пятьдесят монет, в два раза больше двадцати пяти оловянных, которые подошли бы под эту связку. Так что вместо двух сотен данаров – и так серьезной суммы – он похитил из Травертинского дворца тысячу. И только что вытащил одну монету на всеобщее обозрение, дав понять, что у него есть еще.

Разговоры закончились. В пляске пламени некоторые глаза сверкнули подобно волчьим.

Кип засунул остальные монеты в пояс, молясь, чтобы никто не заметил, насколько он набит. Что это значило? Его жизнь могла не стоить и одного серебряного квинтара.

– Я забираю другую ногу, – сказал он.

Жирная тетка протянула руку.

– И сдачу в девятнадцать данаров, – сказал Кип. Дневного заработка должно было хватить больше, чем на три ноги.