– Когда я рассказал некоторым товарищам, – Усем нехотя кивнул на Иземов и Самилу, которые сражались за Гэвина, – они подумали, что это хороший год и для них.

– Мы хотели, владыка Призма, возможно, помочь Семи Сатрапиям оставить войну… в прошлом вместе с нами, – сказала Самила Сайех, дипломатично удержавшись от того, чтобы назвать ее Войной Ложной Призмы. – Мы на самом деле стали добрыми друзьями.

– Лично я, – сказал Марос Орлос, самый низкорослый рутгарец, какого только видел в жизни Гэвин, – рад, что буду Освобожден без всяких фанфар. Без этих фейерверков и речей, фразерства сатрапов и высокородных выскочек, которые сами никогда бы не выполнили такой договор. Освобождение священно. Это должно быть между человеком, Призмой и Ороламом. Остальное – мишура.

– Мишура? Вроде ужина с Призмой и твоими товарищами по Освобождению? – спросил Изем Красный. Он был парийцем, гибким, как кнут, и с таким же хлестким умом. Он по-прежнему носил свою куфью, сложенную так, что та напоминала капюшон кобры, в стиле, который он выбрал еще семнадцатилетним извлекателем, за что его постоянно дразнили. Его называли позером до первой битвы, когда его молниеносные удары, огненные шары, быстрые, как стрела, выкашивали ряды врагов, что заставило раз и навсегда умолкнуть злопыхателей. Марос открыл было рот, чтобы протестовать, осознал, что чуть не сцепился с Иземом Красным, и снова вернулся к трапезе.

Тала, пожилая парийка с короткими седыми волосами и красным ореолом, выдавливающим коричневое из радужек, сказала:

– Знаете, Верховный владыка Призма, командир Железный Кулак рассказал нам о маленьком проекте, над которым вы трудитесь. Это в чем-то напомнило мне ту старинную поэму о Страннике. Как там – есть работа?..

Это была знаменитая поэма, все они ее знали. Ей даже не надо было приводить полную цитату. Она предлагала Гэвину помощь в возведении стены.

– Это было бы чудесно… – начал Гэвин.

Баз Простец, тот странный тирейский полихром, перебил его, склонив голову набок:

– «Может еще быть сделано благородное дело, не недостойное людей, сражающихся с богами». Гевисион, «Последнее путешествие Странника», строфы шестьдесят третья и шестьдесят четвертая. – Он поднял взгляд, увидел, что все смотрят на него, и робко опустил взгляд.

– Это было бы чудесно, – сказал Гэвин. – Я пойму, если у кого есть возражения и если кто не желает присоединиться ко мне, но если бы вы захотели… я был бы по-настоящему благодарен. – Это был всеобъемлющий дар, который большинству из них ничего бы не стоил. Но все эти извлекатели были на грани смерти, большинство из них были удивительно могучи, и многие были потрясающе тонкими искусниками хроматургии. Их помощь изменила бы все.

Конечно, это были еще и люди, которые лучше всего знали Гэвина и Дазена. Если бы кто и мог понять, что Гэвин самозванец, он или она были в этом зале. И в преддверии Освобождения они спокойно могли выдать его – им нечего было терять. У Гэвина стеснилась грудь, и он улыбнулся вопреки страху, словно дивился тому, насколько блистателен и странно прост Баз. Все за столом заулыбались ему в ответ. Некоторые из этих улыбок, понимал Гэвин, были улыбками змей, но он не знал, чьи именно. Кто первым уничтожил бы его? Тот, кто считал, что он их друг, и вдруг узнал бы, что он захватил место Гэвина, или тот, кто сражался за него и верил, что он погиб, а теперь узнал бы, что он предал их? Баз Простец смотрел на Гэвина без улыбки, склонив голову к плечу, и его странно пронзительные глаза видели все.

– Мальчик ушел, – сказал Железный Кулак. Была почти полночь. Они стояли на крыше Травертинского дворца, глядя на залив. – Кип, – сказал он, словно был какой-то другой мальчик. Но все же он не сказал «твой сын».

Просто замечательно, как все пляшут с бубнами вокруг моих ошибок. Моих ошибок. Верно. Спасибо, братец.

– Почему мне не сказали? – спросил Гэвин. Он провел всю ночь, играя роль брата в присутствии извлекателей, которые знали их обоих, вынужденный делать вид, что хорошо проводит время. Это выводило из равновесия. Он радовался компании старых врагов, и ему постоянно казалось, что зрение его размыто. Эти люди, которых он ненавидел, будучи Дазеном, были весьма приятны. Несколько старых друзей Дазена, хотя и не все, были напряжены, что делало их неприятными. Гэвин смотрел на людей, которых он заставил жить и трудиться вдалеке от Яшм всего лишь для того, чтобы они не угрожали ему, и думал – я погубил вас, а вы этого так и не узнали. И я тосковал по вам.

– Мы узнали всего несколько минут назад. Эта записка была на виду. Вторая подсунута под одеяло.

Умно. Кип сделал ровно то, что пытался сделать он сам – выиграл время. Заставил нас не искать его весь день. Гэвин протянул руку, зная, что Железный Кулак принес обе записки. Тот отдал их.

Та, что была важной, гласила:

«Я тиреец, и я молод. Лучше пригожусь как шпион, чем если буду торчать здесь. Никто меня не заподозрит. Попытаюсь найти Каррис».

Шпион? Разрази меня Оролам.

– Еще новости? – спросил Гэвин.

– Он взял лошадь и связку монет.

– Значит, он вляпается в еще большую беду, чем если бы пошел во вражеский лагерь, вооруженный одними иллюзиями, – сказал Гэвин.

Железный Кулак не ответил. Обычно он не комментировал очевидного.

– Дочка Данависа тоже ушла. Конюх сказал, что она просила у него лошадь, но он послал ее. Сдается, она нашла записки и последовала за ним.

Гэвин смотрел на залив. Хранительница, статуя, защищавшая вход в залив, между ногами которой проходили все суда, держала копье в одной руке и факел в другой. За факелом присматривал желтый извлекатель, единственным делом которого было заполнять его жидким желтым люксином. Специальные канавки, проделанные в стекле, медленно выпускали желтый люксин на воздух, чтобы он снова превращался в свет. Зеркала собирали его и направляли в ночь, медленно вращаясь на шестернях, движимых ветряками, когда был ветер, или тягловыми животными, когда был штиль. Сегодня луч пронзал туманный ночной воздух, прорезая широкие полосы во тьме. Он делал то, что должен был делать каждый извлекатель: нести свет Оролама в самые темные уголки мира.

То, что пытался сделать Кип.

– Если бы он явился в мой лагерь и вел себя тише воды, ниже травы, я не заподозрил бы в нем шпиона, – сказал Железный Кулак.

Наверное, потому что шпион из него никудышный?

– Кстати, о шпионах. Что тебе удалось узнать?

– Губернатор Крассос как бы невзначай явился инспектировать доки с совершенно невинно выглядевшим и странно тяжелым мешком. Он был чрезвычайно рад увидеть меня, – сказал Железный Кулак.

– Ты становишься саркастичным, только когда взбешен, – сказал Гэвин. – Продолжай. Выкладывай уж все.

– Я поклялся защищать Кипа, Владыка Призма, но первым делом, шпионы…

– Можешь называть меня Гэвином, когда я туплю, – напрямую сказал Гэвин.