Ана еще раз обняла его в знак благодарности, потом поджала губы.

— Если он для самоутверждения начнет увиваться за какой-нибудь смазливой девицей, дай мне знать, — сказала она. — Я вернусь и устрою ему такого хозяина положения, что следующей пришивать придется его голову!

Дарре поцеловал ее в лоб.

— В этом случае я оторву ее сам, — пообещал он. — Хотя, по-моему, Хед и так потерял ее давно и надолго. Но ты иного и не заслуживаешь.

— Ох и хитрюга, — рассмеялась Ана. — Все сделаешь, чтобы только по-твоему вышло.

— Твоя школа, — в тон ей ответил Дарре и проводил к рвущемуся в Армелон Райде.

«Спасибо!»

Сказала, как отрезала, а Хедина запоздало накрыло пониманием того, что все кончено. И что он сам в это виноват. И что, пусть он сотню раз поступил правильно, жизнь его отныне будет сплошным болотом, в котором даже лягушкам лишний раз лень квакнуть.

Вот так — несколько секунд — и ни цели, ни невесты, ни будущего. Лучше бы прикончил, право слово! У Хедина на себя рука точно не поднимется, как бы ни стращал он Эйнарда своей гибелью в расцвете лет. Так и станет доживать свой век калекой, тяня лямку и не видя в этом никакого смысла. Потому что смысл был в службе и в любимой девушке, ответившей взаимностью на его чувства. Кому из них Хедин нужен с одной рукой? В боях от него больше проку не будет. В охоте что на преступников, что на живность — тем паче. Даже в доме по хозяйству гвоздя не забить, огород не вскопать, огня не развести. Разве

мог он обременить Ану мужем, который станет не защитой и опорой, а бесполезной обузой? За которым ей придется ходить, ухаживая больше, чем за ребенком? Которому светит впереди не пост главнокомандующего, а пособие увечного — и именно на него придется существовать, вызывая отныне не восхищение и зависть, а жалость и сочувствие?

Не такой судьбы он желал своей девочке! Она заслуживает гораздо большего, чем посвятить себя калеке! Не откажется, не упрекнет, слишком ответственно относясь к навязанному долгу, но Хедин будет последней тварью, если позволит Ане истратить себя на столь жалкое существование!

И пусть без нее сердце вообще отказывалось стучать, а тело — шевелиться, все лучше, чем знать, что загубил жизнь самой удивительной девушки на свете!

Надо же, примчалась, даже ночь пережидать не стала — кто еще отважился бы на подобное? Отвергнуть девичью стыдливость и пять часов провести на драконьей спине, в кромешной мгле, когда только звезды и освещают путь, проникнуть в военный стан, чтобы только навестить раненого жениха, — лишь Ана на такое и способна! Хедин выбрал лучшую из лучших, и не зря сердце столько лет хранило верность лишь ей одной! И сейчас отчаянно не желало мириться с его решением, требуя немедленно броситься за любимой, поймать ее, прижать к груди — хотя бы одной рукой — и дать понять, чего он на самом деле желает. Уж точно не ее обиды, ее согласия разорвать помолвку и этого ее раздавившего «спасибо». Боги, если бы только хватило сил, вскочил бы и пошел на поводу у этой слабости. Но

пригвоздившая к подстилке боль оставила на месте, и Хедин, конечно, должен был этому радоваться. Однако на деле лишь заходился ненавистью к самому себе, осыпая проклятиями и собственное увечье, и дракона, нанесшего ему такую травму, и Эйнарда, не позволившего ему сдохнуть под хирургическим ножом, и Вилхе, не умеющего держать язык за зубами и позволившего сестре отправиться на границу.

Хедин совершенно не был готов к этой встрече. И дело было даже не в окончательном приговоре, прозвучавшем за несколько минут до Аниного появления: о том, что левая рука ему больше не пригодится, он догадывался еще до операции.

Но рассчитывал, как немного поправится, попытаться научиться жить с такой проблемой и лишь потом решать, что делать дальше.

Ана вынудила определяться немедленно, и Хедин выбрал то, что подсказала ему честь. Раз уж надежды на выздоровление не было, какое он имел право удерживать Ану подле себя? Чем раньше она смирится с его отказом жениться, тем раньше сможет подыскать ему замену и начать строить новую жизнь. И плевать, что при одной мысли об этом Хедину хотелось разворотить госпиталь и сравнять с землей кочевничьи горы! Следовало хоть раз засунуть эгоизм куда поглубже, чтобы иметь потом право смотреть любимой в глаза, даже если увидит в них непонимание, разочарование, а то и глухое равнодушие. Восемнадцать лет пережил, неужто теперь не справится? А совсем прижмет — можно будет еще раз сбежать. Он теперь никому ничего не должен. Отец, когда заходил, так и сказал: держись, мол, сын, что-нибудь придумаем. Хотел бы видеть Хедина на прежнем посту — и придумывать бы ничего не пришлось: в конце концов, отчеты строчить можно и одной рукой. Но он явно тоже больше не видел старшего сына в дружине, и Хедин не мог его осуждать. Ему-то за целый город отвечать, и ставить под угрозу безопасность жителей в угоду отцовскому покровительству было бы настоящим безумством. Ну, выделит из казны терпимое содержание — все-таки Хедин пострадал за всеобщее благо, — может, даже работенку какую непыльную иногда станет подбрасывать, чтобы сын не ощущал себя совсем уж бесполезным…

Какой во всем этом смысл, если нормальная жизнь кончилась? И Хедину придется раз за разом давить гордость, принимая подачки, и благодарить за них, и делать вид, что он рад и этому? Как смириться с таким после того, как имел все на свете и чувствовал себя по-настоящему счастливым?

Даже Ана принадлежала ему! Полюбила, согласилась стать женой, готова была себя ему подарить — и просто чудо, что он сумел устоять перед таким искушением! Как в воду глядел, когда убеждал себя повременить со свадьбой до окончания похода. Боялся вдовой свою девочку оставить, но даже подумать не мог, как оно выйдет на самом деле!

«Твоя женщина?»

Хедин не заметил, когда в палатку зашла серебристая волчица, и, лишь поймав взгляд желтых глаз, понял, что давно уже не один

Хотел выдать что-нибудь едкое, посоветовав не лезть в человеческую жизнь, но такой простой вопрос скрутил горло, позволив лишь судорожно кивнуть. Его. Была. Вряд ли когда-нибудь еще он сможет назвать Ану своей, но пока она еще не сдернула уговорочный кулон, не швырнула его Хедину под ноги, не улыбнулась

другому мужчине…

«Зачем тогда обидел? — осудила Эйна. — Я видела, она плакала. Волк без волчицы — лишь пол-волка. У нас в стае таких не уважают».

— А трехлапых у вас в стае уважают? — не сдержал раздражения Хедин. — Или загрызают, чтобы не мучились и не портили охоту?

Эйна так внимательно посмотрела на его руку, что Хедину невольно захотелось повернуться к ней здоровой стороной.

«Раненый волк сам выбирает свою судьбу, — сказала она. — Он может уйти и попытаться выжить в одиночку. А может остаться и доказать, чего он стоит. Мой отец с рождения был хромым, но, когда потребовалось драться за маму, он нашел в себе силы противостоять сыну вожака, хотя вся стая требовала уступить ее сильнейшему. После той схватки маме пришлось выхаживать его полгода. Папа тоже хотел уйти, но мама сказала, что последует за ним и умрет на его могиле, и папе пришлось смириться. Мама охотилась за двоих, чтобы он не умер с голоду, собирала лечебные коренья, согревала его своим теплом, когда папе было совсем уж плохо. Когда же он наконец смог подняться, оказалось, что его хромота исчезла вместе с остальными недугами. Папа решил, что это милость богов за мамину верность. А мама и по сей день считает, что это их награда за его смирение».