Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо помню Москву 60-х, когда я уже один бродил по городу и самостоятельно в него приезжал и прилетал. Помню, как многое строилось и ломалось: в 1962 году стоял на месте будущего, прокладываемого проспекта Калинина (теперь – Новый Арбат) и смотрел, как доламывают остатки домов на месте Собачьей площадки… И вовсе не сокрушался: новое ведь точно будет лучше этого старья! Да, я так тогда думал, да не я один! Я помню – и бывал в них – и бассейн «Москва», и «Современник» на площади Маяковского, и ресторан «Славянский базар», и пустую просторную Манежную площадь, и старые автобусы, троллейбусы и трамваи, их маршруты и исчезнувшие остановки, я помню утренние и вечерние часы пик в метро, когда рабочие исчезнувших ныне заводов ехали на работу и с работы, я помню грандиозный ЗИЛ и станкостроительный завод на Орджоникидзе, я помню названия станций: «Площадь Свердлова», «Площадь Ногина», – помню Герцена, Горького, Дзержинского, Качалова – как улицы, а не как исторических персонажей, помню демонстрации – Первомайскую и Ноябрьскую, помню очереди в кинотеатры в дни премьер, помню советские магазины, помню рынки – Савеловский, Коптевский, Калитниковский…
А потом были десятки приездов в этот город в разном возрасте, по разным поводам, и всегда в душе вспыхивали чувство восторга и устойчивая мечта стать когда-нибудь москвичом. Мечта сбылась в возрасте за сорок. Думаю, что у таких, как я, у тех, кто любил Москву с детства, мечтал о ней, но полжизни прожил за ее пределами, особое чувство: Москва – как награда, как достижение цели!
Я переехал в Москву в начале 90-х, в период страшного упадка всей страны, ее развала. Я впервые увидел людей, копающихся в мусорных баках в поисках пропитания, проходил, как сквозь строй, вдоль цепочки людей, вышедших возле метро продать свои вещи, видел, как приходил в запустение великий город, как нищали одни и сказочно обогащались другие, как порок захлестнул все общество и воцарился на его вершине, как власть продавалась и подкупала, лгала и изворачивалась, грабила и покрывала воровство, как боролась с народом и как победила его…
Москва была, есть и долго будет жизненно важным органом, центром жизни большой страны с изменяющимися границами, населением, идеологий, целями, ценностями и идеалами… А я – часть организма, называющегося «Москва». Но и Москва – часть меня, причем именно организменная! И не только лишь в смысле моего «ментального тела», но и совершенно материального, чувственного, функционального «я», которым я пользуюсь ежедневно.
Стихи и песни о Москве всегда в памяти, причем ближней. Стихи классиков: «Москва, люблю тебя, как сын, как русский…», «Город чудный, город древний…», «Москва… как много в этом звуке…»… Я начал со слов из песни «Лучший город земли», ставшей популярной в начале 60-х, ее потом стали называть «первый советский твист». Вот навскидку еще несколько песенных цитат: «Хорошо на московском просторе…», «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…», «Мы не дрогнем в бою за столицу свою…» «Зори московские, звенят-поют часы кремлевские…», «… Московских окон негасимый свет», «Песня плывет, сердце поет, эти слова о тебе, Москва», «А я иду, шагаю по Москве»…
Пока еще шагаю… И хочу, чтобы это длилось и длилось…
Море
Я знаю, что не только для меня, но и для очень многих людей море – символ чего-то притягательного, радостного, символ отдыха и вообще приятного времяпрепровождения. «Жить в домике у моря…» – это если не мечта, то вполне завершенный образ благополучия.
Мое первое море в жизни – Азовское. Свидание с ним произошло в дошкольном детстве, но отчего-то не это море стало для меня образом «настоящего» моря, а море Черное, в которое я впервые погрузился вблизи Одессы в возрасте лет девяти. Потом были и другие его берега: от Вилково – места, где впадает Дунай, до Батуми, где заканчивалась тогда моя страна. Сейчас я уже могу сравнивать моря на цвет и на вкус, в моем багаже их много: Балтийское, Средиземное, Эгейское, Адриатическое, Ионическое, Критское, Лигурийское, Красное, Южно-Китайское, Андаманское, Балеарское, Персидский залив и даже Внутреннее Японское море, а также Индийский океан, Атлантический океан, Тихий океан…
Когда я погружаюсь в воды теплого моря, я ощущаю не просто удовольствие, а совершаю фазовый переход в иное состояние души и тела: уходят все печали и тревоги, исчезают границы между мной и окружающим миром. Я сливаюсь с вечностью, меня и всех нас породившей. Я ныряю к самому дну, касаюсь песка, камней или водорослей, я наполняю рот чистой соленой водой, я открываю глаза… Вижу рыб, рачков и крабов, морских ежей, ракушки, живых моллюсков: скафарку, венус и других, чьи названия я не знаю. Вообще-то названия большей части того, что я вижу в подводном мире, я не знаю: просто «рыбки», просто «водоросли». Стыдно, а что поделать, надо будет когда-нибудь все-таки разузнать…
Я знаю, что соленость морской воды близка к солености слёз и плазмы нашей крови, и принято считать, что это говорит в пользу того, что мы – живые существа – вышли из моря и в ходе эволюции стали сперва земноводными, а потом, шаг за шагом, восходили до стадии человека. Еще я знаю про осмотическое давление: процесс выравнивания концентрации соли внутри глаза и в воде. В пресной воде разница солености велика, к тому же давление направлено внутрь глаза, поэтому в пресной воде глаза «режет». В морской этого или нет совсем, или не так остро ощущается, в зависимости от солености конкретного моря. И еще одно, видимо, уже для меня бесполезное знание: соленость воды в Красном море самая высокая. А в Балтийском (особенно в Финском заливе) – одна из самых низких. Оно и понятно: Нева несет много пресной воды. Еще я запомнил, прочитав подростком книгу Алена Бомбара «За бортом по своей воле», что, вопреки общераспространенным страшилкам, морскую воду в экстремальных ситуациях пить можно. Не слишком долго – дней 5–7, но можно.
А уж сколько песен о море
