– Я думала, только химеры могут пасть? – задала вопрос Брисеида.

– Пока твоя душа путешествует, ты имеешь ту же природу, что и химера, как я уже говорил, ты вообще слушаешь?

– Но есть брешь, – сказал Менг, призывая его продолжать.

– Первая защита Цитадели – это страх. Представьте, что страх подобен пламени. Как будто Цитадель возвела за каждой из своих картин огненные барьеры, чтобы защитить себя. Если на вашей стороне удастся встретить чистейший страх, подобно юному рыцарю на завоевании, вы не только идеально воссоздадите его картину и сможете легко открыть ее, но и Цитадель не сможет отказать вам в проходе. Потому что это будет похоже на то, как если бы вы нашли способ превратить себя в пламя, чтобы пройти, не обжегшись. Но, как я уже сказал, это невозможно. Никто не мог испытать такого страха и найти в себе силы стоять прямо на своем коне.

– Где мы можем найти этот страх? – спросила Брисеида.

– Я уже говорил тебе об этом. Это дух Оно, существо всех мук. Если один из вас наденет доспехи и сумеет проникнуть в лес черной горы достаточно глубоко, чтобы встретиться с Оно, если вы позволите проникнуть в себя самому чистому из страхов, вам удастся представить суть картины Ольхового короля, и вам больше не понадобится страж, чтобы найти дверь.

– Значит, эти Уста адовы существуют, – вздохнул Леонель. – Еще одно творение Цитадели?

– Да, но единственное и неповторимое. Оно родилось из общей психики всех падших химер Цитадели, которые укрылись в черной горе, притянутые друг к другу, потерянные в своих вечных страданиях.

– Бенджи говорил мне тоже самое, – вмешалась Брисеида. – Теобальд прав.

– Насчет павших химер? – спросил Оанко.

– Первый этап наказания в Цитадели – превращение в химеру. Это не самый жестокий способ: у херувима все еще есть перья. Но если он упустит свой второй шанс послужить Цитадели, то навеки упадет в бездну. Затем его перья будут выщипывать одно за другим, и в этой бесконечной кутерьме он будет поглощен изнутри настолько, что от него останется лишь преследующий призрак, залог его бесконечных мучений. Как, по-вашему, Цитадель держит в узде своих химер? Конечно, через страх. Страх – единственный способ правильного управления.

Теобальд позволил тишине окутать его новое откровение. В этот раз он, похоже, не наслаждался шоу. Он больше не играл. Он просто сказал правду.

– Но… Если падшие химеры оказываются в черной горе, они не падают бесконечно? – Эней отважился спросить, рискуя снова показаться смешным.

– Никто не знает, когда падение перестанет быть физическим состоянием, – мрачно ответил Теобальд, – но в сознании проклятых оно вечно.

– Какой путь ведет к черной горе? – спросила Брисеида.

– Брисеида, ты не можешь говорить серьезно… – начал Энндал, но Брисеида оборвала его:

– Я побывала в Цитадели и не могу ее забыть. Если я не столкнусь с этим сейчас, мне придется столкнуться с этим в конце девяти месяцев. Зачем ждать, пока у меня сдадут нервы? Я должна рискнуть.

Энндал молчал, не находя слов.

Теобальд посмотрел в глаза Брисеиде: его прищуренный взгляд никогда не был более впечатляющим, чем когда он ловил ваш.

– Можно посмотреть отсюда. Если двигаться прямо на север, гору невозможно не заметить.

– А как попасть именно на гору?

– Проще некуда: на каждом перекрестке выбирай путь, который вызывает у тебя наибольший ужас. Ты должен принимать его без колебаний, пока не умрешь.

– Единственная реальная опасность – в страхе?

– Конечно, нет. Опасности леса не являются воображаемыми. Тебя вполне могут изрешетить стрелами, сожрать чудовища, задушить ветвями демонических деревьев или поглотить зыбучие пески. Как думаешь, каким образом страх будет внушаться тебе? Но ты ошибаешься, если недооцениваешь сам страх. Он намного опаснее. Чего ты больше всего боишься, Брисеида?

– Я…

– Лучше подумай об этом и будь честна с собой, потому что это то, с чем тебе придется столкнуться и там. Если не подготовиться к этому, то это будет жестокий удар.

Брисеида искала в глубинах своей души. Чего она боялась больше всего?

– Извините, не могли бы вы уделить нам минутку? – спросил Леонель, схватив ее за руку и потянув в соседнюю комнату.

– Ты ведь не всерьез думаешь о походе? – сказал он низким голосом, закрыв за собой дверь.

– У меня нет выбора, Леонель, – защищалась она, удивленная тем, что он отвел ее в сторону.

– Брисеида, я не говорю, что не стоит рискнуть. Но это самоубийство. Я не думаю, что Теобальд блефует.

– Я тоже так не думаю.

– В прошлый раз ты едва держалась на лошади! Если бы херувим не был там, чтобы занять твое место…

– Думаешь, я этого не знаю?

– Ты не можешь умереть, Брисеида! – оборвал он ее, крепче сжимая ее запястье. От пристального взгляда его зеленых глаз у нее на мгновение перехватило дыхание.

– Я не собираюсь. Отпусти меня, ты делаешь мне больно.

Энндал открыл дверь.

– В песочных часах осталось несколько песчинок, – сказал он, оправдываясь за свое вторжение. – Необходимо решать.

– Уже решено, – ответила Брисеида, возвращаясь на кухню. – Я пойду в темный лес одна, а вы пойдете по лестнице.

– Ты не можешь принимать такое решение в одиночку!

– Это не я приняла его, Леонель, а мой брат или отец. Или они оба. Так написано во втором письме, от моего брата. Они сделали то, что сделали, чтобы это произошло…

– А потом они обвинят меня в том, что я злодей в этой истории, – усмехнулся Теобальд. – По крайней мере, я уважаю свою семью.

– Вы собираетесь отпустить ее? Хорошо, делайте, что хотите, – добавил он, видя, что остальные опустили глаза, – но только без меня!

И в порыве отчаяния он направился к входной двери, которую с грохотом захлопнул, прежде чем выйти на улицу.

– Эней, – вполголоса сказал Менг, – следуй за ним и не дай наделать глупостей.

– Леонель беспокоится о тебе, и он прав, – сказал Энндал после долгого молчания. Он завязал железные перчатки вокруг запястий. Брисеида и представить себе не могла, что ей снова придется облачиться в доспехи рыцаря де Гонзага. Металл на ее коже прикоснулся к синякам, которым было всего несколько часов, и она уже проклинала свое упрямство в желании пожертвовать собой ради благой цели.

– Я знаю, – ответила она просто.

– Если бы у нас была хоть капля здравого смысла, мы бы все реагировали одинаково.