– Я могу это сделать только в ответ.

Сичи улыбнулась.

– Тогда здесь тебе ничего не грозит. Я хотела кое о чем тебя спросить.

Меня привела сюда ее просьба о помощи, но все же я подошла к столу с опаской. В жестких доспехах, покрытых засохшей грязью и кровью, тяжело было изящно опуститься на колени, и рядом с Сичи я ощущала себя диким зверем, а не императрицей. Она сохранила всю прежнюю грацию, но все равно была уже не той самой Сичи. Она ожесточилась.

– Так о чем ты хочешь спросить? – сказала я, положив руки на колени.

– Должна ли я лишить себя жизни.

Я не знала, чего ожидать, но от этого откровенного вопроса потрясенно охнула.

– Как я понимаю, мой отец – твой министр левой руки, – ничуть не смутившись, продолжила Сичи. – Но видимо, ты не знаешь, что он не склонен прощать. Мой дед был в числе генералов-предателей, которые решили сражаться за твоего отца…

При таком открытом упоминании моего истинного отца я вздрогнула, хотя мы и были наедине.

– Как всегда говорил отец, дед принимал безрассудные решения, позорящие семью. Отец часто повторял, что меня держат при дворе, а за ним так пристально следят по одной причине – из-за деда никто больше не доверяет Мансинам. Представь, как меня повеселило, когда отец совершил то же самое – решил поддержать тебя вместо светлейшего Батиты. Интересно, в тот момент он осознавал, что сделал то, против чего всю жизнь восставал?

Я могла бы рассказать, как побаиваюсь, что теряю верность ее отца, но не могла позволить кому-либо использовать против меня это слабое место. Поэтому просто подняла брови и ждала продолжения.

– Я лично в этом сомневаюсь, – сказала она, передернув плечами. – Но по какой бы причине он ни позволил это себе, мне он такой же любезности не окажет.

«Это неважно, потому что она мне больше не дочь».

– Твое молчание красноречиво это подтверждает. Он стыдится меня. И заставит снова выйти замуж. Не даст жить своей жизнью.

Сквозь ее ледяное спокойствие проступили первые эмоции – неожиданный первобытный ужас. Он мелькнул в движении губ и тут же исчез. Снаружи нарастал гул кровавой волны.

Я протянула руку через стол, но тут же отдернула и снова положила на колени.

– Пусть он и мой министр, но я императрица и обещаю тебе помилование. Ты не пострадаешь за свой выбор и сможешь остаться со мной или уехать, куда пожелаешь.

– Одна? Или с Нуру? С собственными деньгами и положением, так что не буду нуждаться в муже и мне не придется заглаживать грехи новым браком? – Она жалобно посмотрела на меня. – Мужчины не позволяют женщинам даже мечтать о свободе. В особенности мой отец.

– Но императрица я, а не твой отец, – сказала я, слишком хорошо зная, насколько это близко к неправде.

Если я встану на сторону его дочери, то еще сильнее оттолкну, но это решение как никакое другое было похоже на выбор между легким путем и правильным путем. Я могла отдать министру Мансину дочь и снова завоевать его преданность или бороться за нее, как мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь боролся за меня.

Решение оказалось самым простым в жизни.

– Даю тебе слово, – сказала я. – Твой отец будет возражать, но я возьму тебя под защиту. Пожалуйста, не позволяй ему выиграть, да и любому другому мужчине. Вместе мы можем добиться многого.

Мне не хотелось напирать, разъяснять ей, что делать и чувствовать, но я не могла смириться с мыслью, что она убьет себя ни за что. Я сказала себе, что она нужна Кисии. Хотя на самом деле это я в ней нуждалась. Чтобы больше не быть в одиночестве.

Хотя левантийка позади нее так и не пошевелилась, в наступившей тишине она казалась соединенной с Сичи прочными узами, как будто во всем мире существовали только они вдвоем. Не глядя друг на друга, они, похоже, пришли к негласному соглашению. Сичи кивнула. Не радостно, даже не решительно, скорее небрежно, как разносящей чай служанке. Сичи со мной. Пока что. На большее я и не рассчитывала.

Пока мы сидели в тишине башни, снаружи продолжалось сражение, и его звуки нарастали и затихали, как приливы и отливы. Услышав панические крики, я подскочила и бросилась к окну. Во дворе столкнулись в кучу левантийцы, кисианцы и чилтейцы, как за стенами, так и внутри них, но хотя моя армия громила чилтейцев во дворе, с тыла подходила новая группа врагов.

Пока я осознавала, что произошло, сердце на мгновение остановилось. Наверное, они знали о нашем прибытии и разделили силы, а вторая половина армии затаилась в ожидании.

Задние ряды моих солдат развернулись, чтобы дать отпор, а первая группа чилтейцев тут же повернулась обратно, и все смешалось в полной неразберихе. Мое сердце грохотало в бешеном темпе, под стать атакующим чилтейцам. Голова поплыла, а пол, казалось, перемещался и прыгал под ногами.

– Вот дерьмо, – пробормотала Сичи, подойдя сзади, и через секунду я поняла, что смеюсь. Не то из-за того, что услышала ругательство из ее уст, не то из-за того, что это было еще очень мягко сказано.

Я не могла найти слов, но не успела даже подумать, как уже была на лестнице и, цокая каблуками по дереву и камню, бежала на слабый свет дня. На меня обрушились звуки. Отовсюду напирали солдаты. Раненые прижимались к рушащимся стенам, а мертвые пялились в небо, и их затаптывали в грязь. Ничего похожего на величие битвы.

Эдо кричал на солдат посреди хаоса.

– На стены! – призывал он, когда я подошла к нему. – Скорее! На позиции!

Не нуждаясь в повторении приказа, лучники побежали к лестницам. За ними последовали и некоторые левантийцы, один из которых отдавал приказы. Я не знала, что сделать или сказать, а вокруг все пришло в движение. Мои генералы остались далеко, а я оказалась в ловушке, совсем не там, где мне надлежало находиться. Боятся ли они, что я погибла, или думают, что я прячусь?

– Беги к Ошару и скажи, что всадникам лучше прорваться в передние ряды, – продолжил Эдо, лишь мельком бросив на меня взгляд. Он выглядел как истинный командующий. – А остальные – вперед! Избавьтесь от чилтейцев, которые еще здесь, чтобы войска императрицы Мико сосредоточились на чилтейцах с другой стороны. Встаньте в строй! И держите его.

Отовсюду донеслись выкрики: «Есть, ваша светлость!» – и солдаты поспешили прочь.

В его перекошенном лице не осталось и намека на прежнего красавца Эдо, которым я восхищалась, как восхищаются картиной. Здесь стоял человек, превратившийся в того, кем никогда не хотел становиться, но вдруг обнаруживший, что эта роль неплохо ему удается. Меня кольнула зависть. Мои солдаты верны генералам, а не мне, а всеми сражениями командовали министр Мансин