она никого не будет принуждать к браку. Необходимо, чтобы Александра и Густав IV нашли свое счастье, это является предметом всех ее молитв и самой трепетной заботы. Но, не дожидаясь их личного согласия, Екатерина II приказала обучать Александру шведскому языку, а в Швецию отправила церковную утварь и резной иконостас по православному образцу, чтобы внучка по-прежнему молилась в своей православной церкви. Густав IV был помолвлен с принцессой Мекленбург-Шверинской, но вскоре эту помолвку расторгли. Одновременно Екатерина II направила Суворова с командой к границам Швеции якобы на проверку границ, но герцог Зюдерманландский понял намек императрицы.

О сложностях и противоречиях в отношениях со шведскими посланниками Екатерина II писала барону Гримму: «Пусть регент ненавидит меня, пусть ищет случая и обмануть – в добрый час! – но зачем он женит своего питомца на безобразной дурнушке? Чем король заслужил такое жестокое наказание, тогда как он думал жениться на невесте, о красоте которой все говорят в один голос?»

Но в день обручения, 11 сентября, все рухнуло: король потребовал, чтобы Александра отказалась от православия и приняла его лютеранскую веру. А это было невозможно. Удар для императрицы был чрезвычайным, ничего подобного она не переживала со времени восшествия на престол. Она впервые почувствовала сильное недомогание. 12 сентября Павел Петрович и Мария Федоровна уехали в Гатчину. 20 сентября вся шведская делегация покинула Петербург.

После такого потрясения Екатерина II еле пришла в себя. Во время своего недомогания она пришла к выводу, что пора решить главный вопрос, который последнее время постоянно тревожит ее, – вопрос о престолонаследии. И высказала все свои тревоги и волнения любимому внуку Александру Павловичу. Прямого ответа не было, но получила письмо Александра Павловича от 24 сентября 1796 года: «Ваше императорское величество, я никогда не буду в состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым ваше величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать собственноручное пояснение к остальным бумагам. Я надеюсь, что ваше величество, судя по усердию моему заслужить неоцененное благоволение ваше, убедитесь, что я вполне чувствую все значение оказанной милости. Действительно, даже своею кровью я не в состоянии отплатить за все то, что вы соблаговолили уже и еще желаете сделать для меня. Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые вашему величеству благоугодно было недавно сообщить мне и которые, если мне позволено будет высказать это, как нельзя более справедливы. Еще раз, повергая к стопам вашего императорского величества чувства живейшей благодарности, осмеливаюсь быть с глубочайшим благоволением и самой неизменной преданностью. Вашего императорского величества всенижайший, всепокорнейший подданный и внук Александр». Читая это письмо, в котором много слов, но мало надежды на исполнение, Екатерина подумала, что не раз в разговоре с Александром не получала прямого ответа на поставленный вопрос: «Если я говорю с ним о чем-нибудь дельном, он весь внимание, слушает и отвечает со спокойной готовностью, если я заставляю его играть в жмурки, он играет.

Вот и на этот раз… Одним словом, этот мальчик соединяет в себе столько противоречий, что не сразу разберешься в нем». Екатерина II хорошо знала, что Александр часто бывает в Гатчине, беседует с отцом и матерью, невольно подпадает под влияние их мыслей. То, что не смог сделать де Лагарп, сделал генерал А.Я. Протасов, который, по словам Павла Петровича и Марии Федоровны, «возвратил им сына». Воспринимая письмо Александра как согласие на государственный переворот, Екатерина II надеялась огласить рескрипт о передаче престола внуку Александру Павловичу в случае ее смерти. Но смерть императрицы пришла неожиданно: она скончалась 6 ноября 1796 года.

В Гатчину один за другим прибывали курьеры с печальным известием. За каретой Павла Петровича следовали десятки карет с курьерами, которых посылали придворные. 6 ноября все бумаги, в которых говорилось о государственном перевороте, были найдены и сожжены. В поисках этих бумаг помогали граф Безбородко и граф Платон Зубов.

Книга вторая

При правлении императора Павла I

Часть первая

Перемены в обществе и политике

«Никогда еще не бывало такой быстрой смены всех декораций, как это произошло при восшествии на престол Павла I, – вспоминал Адам Чарторижский. – Все изменилось быстрее, чем в один день: костюмы, прически, наружность, манеры, занятия. Воротники и галстуки носили до тех пор довольно пышные, чересчур закрывающие нижнюю часть лица; теперь их моментально уменьшили и укоротили, обнажив тонкие шеи и выдающиеся вперед челюсти. Раньше в моде была элегантная прическа на французский лад: волосы завивались и закалывались сзади низко опущенными. Теперь их стали зачесывать прямо и гладко, с двумя туго завитыми локонами над ушами, на прусский манер, с завязанными назад у самого корня пучком; все это было обильно напомажено, напудрено и напоминало наштукатуренную стену. До сих пор щеголи старались придать своим мундирам более изящный вид и охотно носили их расстегнутыми. Теперь же с неумолимой строгостью вводилось платье прусского покроя, времен старого Фридриха, которое носила гатчинская армия. Парад сделался главным ежедневным занятием, и на этих парадах разыгрывались самые важные события, под влиянием которых император на всю оставшуюся часть дня становился довольным или раздраженным, снисходительным или расточающим милости или строгим и даже ужасным» (Князь Адам Чарторижский. Воспоминания и письма. М., 2010. С. 102).

Согласно своей должности камергер граф Румянцев присутствовал во дворце, был свидетелем того, как умирала Екатерина Великая, как появился великий князь Павел Петрович и бросился к лежавшей в центре зала матери, рыдая, целовал ее руки, в великой горести подошла и великая княгиня Мария Федоровна.

Николай Петрович заметил и великих князей Александра и Константина в гатчинских мундирах, что резко контрастировало с одеждой и мундирами петербургского двора. Сначала это поразило графа, который обратил внимание на эти мундиры во время пребывания в Гатчине на приеме у великого князя Павла Петровича, даже высказал свое удивление Марии Федоровне, которая, впрочем, смирилась, оставила попытки противодействовать пристрастию мужа к прусским образцам.

6 ноября Павел Петрович, еще раз спросив докторов, есть ли хоть малейшая надежда на выздоровление матери, и получив отрицательный ответ, вызвал преосвященного Гавриила с духовенством читать глухую исповедь и причастить императрицу Святых Тайн.

Затем, как свидетельствуют источники, Павел вызвал обер-гофмейстера графа Безбородко, генерал-прокурора графа Самойлова, великих князей Александра и Константина и, потребовав императорскую печать, вскрыл кабинет императрицы, где приказал собрать все императорские бумаги и сложить их в особое место. То же самое произошло и с бумагами графа Платона Зубова.

Вечером 6 ноября