границы, а могут лишь, чуть прибавив там, чуть отняв сям, выдать за новые, что совсем не означает, будто они не остались теми же самыми. Потом рождается очередное поколение, для которого его жизнь и жизнь отцов – не одно и то же. Из идей последних оно усваивает только то, что касается лишь его самого и так далее. А то, что справедливо для всех, и есть истинное и объективное, остаётся только оно и ассоциируется с его немногочисленными проводниками, которые, как и все, надеялись на собственную истинность и объективность, но в своё время являлись лишь одними из многих. Расстояние объективирует, и не столько в искусстве, сколько в жизни вообще.

– Ты хотел сказать время.

– Какая разница? Даже с физической точки зрения, насколько я понимаю, разницы нет.

– Причём же тут общение, выход в общество?

– Ты спросил про легионы, я тебе сказал, где на них можно посмотреть. Подозреваю, ты до сих пор думаешь, что художественное училище – просто прихоть, но даже дед мне говорил о необходимости практики, чем, по сути, подтвердил мои личные сомнения. Самоограничение и дисциплина, если хочешь, абсолютно конкретный и наиболее действенный способ уйти от бесконечного вращения в современных представлениях об искусстве и встать на почву действительности.

Евгения млела от своего выбора мужчины, однако нашла, что сказать.

– Но каждый приём в живописи появился во вполне определённый исторический период и разрабатывался в основном людьми, ничем другим в искусстве не отличившимися. Ты помнишь того, кто впервые применил лессировку, и все стали его копировать, даже сам Леонардо? А ведь о нём можно узнать только из специальных учебников.

– Я отнюдь не принижаю ни своего первого образования, ни значения для искусства как такового личностей заурядных, я хочу лишь сказать, что ни того, ни других совершенно не достаточно, и твой пример хорошо подтверждает моё предположение. Должно было смениться несколько поколений художников (как звучит-то, а!), чтобы лессировка обрела надлежащее место в их работах. Джоконду написал именно Леонардо.

– Ребят, может вы на такие темы потом поспорите друг с другом, или хотя бы с теми, кому они понятны? – вмешалась Света.

– Зачем? Мне, например, очень интересно, – сказала Оксана. Весь стол посмотрел на Геннадия Аркадьевича, а тот вращал чашку с недопитым кофе и внимательно наблюдал за тем, как оно плещется о её стенки.

– Это, бесспорно, очень интересно, но, к сожалению, для простых смертных недолго.

– Сам настоял…

– …и доволен исчерпывающим ответом. А давно ты с дедом обсуждал своё будущее?

– Насколько могу припомнить, чуть ли не накануне его смерти.

– Понятно, – всё-таки он любил отца и ревновал к нему. – Ты прав, твоя нынешняя учёба действительно вызывала у меня некоторое недоумение, но то, что дед её одобрял, многое меняет, тебе следовало раньше об этом сказать. Не понимаю, как он мог разбираться в стольких вещах. Никогда бы не подумал, что Аркадий Иванович был художественной натурой, а вот поди ж ты, мало того что интересовался современным искусством, так ещё умудрился дать внуку дельный совет.

– У меня не сложилось впечатления, что он разбирался в искусстве. Достаточно взглянуть на его квартиру.

– Ты кое-чего пока не понимаешь, я сужу по себе в твоём возрасте. Тебе кажется, что в жизни есть место случайности и свободе, что, размышляя над сложными вопросами, можно наудачу попасть в нужную точку и таким образом счастливо обрести исчерпывающее решение, над поиском которого, возможно, билось не одно поколение. Увы, но этого не бывает, нужно всё знать точно и наперёд.

– В корне не согласен, ты зря разделяешь. Дед разбирался в жизни, а, значит, и во всех её ипостасях. Не знаю, обладал ли он просто обширным опыт или действительно недюжинным умом, но чего-то сверхъестественного, запредельных знаний для суждения об искусстве не нужно.

– Ипостаси – это хорошо, но отца ты лучше не учи, мне поздно менять свои мнения, я уже не сопляк, чтобы кидаться из стороны в сторону, всё бросая и ничего не доводя до конца.

– Значит каждый останется при своём мнении.

– Значит останется.

– А мне жаль, что в последние годы его жизни я мало общалась с дедушкой.

– Тебе кто-то мешал? В своё время я тоже бегал от родителей матери. Это ничего, такое случается, ты в нашей семье не одна поступала подобным образом. Правда, от них вряд ли можно было научиться чему-то дельному, военный есть военный, только и умел, что раздавать и выполнять приказы, а пояснить, что к чему, у него не получалось, и жену выбрал такую же, то есть никакую. Царствие им небесное.

– Ты никогда о них не рассказывал.

– Потому что нечего о них рассказывать. Только и вспоминается один случай, как дед за мной недосмотрел, и я плюхнулся в речку. Чуть не утонул. Красочно вспоминается, очень живо, будто я недавно барахтался, медленно погружаясь в воду, – он помялся на стуле, потом залпом допил последние капли остывшего кофе и откинулся на спинку. – Жень, раз на то пошло, ты-то дружишь со своими дедами, бабками?

– Никогда бы не подумала, что это может быть темой для обсуждения. Ну как? Иногда общаемся, меньше, чем в детстве, специально ни я к ним не хожу, ни они к нам, но находятся обычные житейские поводы. И я тоже не могу сказать, что они меня чему-то учили, даже желания у них такого не замечала. В общем, всё как у всех.

– Все живы?

– Нет, дед по отцу недавно скончался.

– Нашёл, что спросить.

– Что-то вы меня в последнее время, Оксана Валерьевна, стали часто одёргивать, будто вам не нравится, как я себя веду.

– А ты посмотри на себя со стороны, иногда выдаёшь такие бестактности, что невозможно молчать. Сейчас заставил девушку вспомнить об умерших родственниках.

– Да ничего, я не из робких, меня сложно смутить.

– Видишь, всё к месту, особенно если учесть, что прежде мы говорили о деде. Ты ведь тоже его любила. Я иногда даже побаивался, что отобьёт у меня старик молодку.

– Фу, папа, мы же в конце концов за столом.

– А что? Образованной женщине нужен зрелый мужчина. Тебе самой неплохо было бы прислушаться к моим словам, а то маешься со всякими сопляками-недоумками.

Света вспыхнула и выскочила из-за стола.

– Зачем же так? Пойди к ней, поговори.

– Ни в коем случае, а то ещё подумает, что я сказал не правду, но действительно хотел её оскорбить. Пусть отойдёт, завтра на работе поговорим, никуда не денется. В конце концов надо же было показать всю глупость её положения, а то