– И я, – повторила Света.

– Да? Может, кто-то другой.

– А, может, ты как раз таки сам додумался?

– Чтобы съехать отсюда.

– У меня тоже иногда так бывает, – чистосердечно призналась Женя. – Если я что-то делаю, и оно мне не нравится, я начинаю критиковать свою работу устами кого-нибудь из знакомых, и специально всё меняю, чтобы со стороны она казалась привлекательней.

– Эка тонкость. Любите вы, женщины, ковыряться в мелочах.

– Это не важно. Важно то, что Женя права. И я бы не сказала, что она выразила непременно тонкость. Иногда лучше отказаться от определённых действий, если понимаешь, что другие их не одобрят.

– Можно и обобщить. Единственный путь не совершать ошибок – оценивать собственные деяния со стороны. Но мне кажется, отец не вполне точно выразился. Объективная самокритика – не просто тонкость, это психология.

– Вообще-то я сказал ровно то, что хотел сказать. И что такое психология, если не набор тонкостей, с которыми сталкиваешься раз или два за всю жизнь, а размышляешь о них гораздо больше, следовательно, попусту теряешь время?

– По-моему, по-разному. Кое-кому такие мысли крайне необходимы, чтобы уяснить, прежде всего, самого себя, и пусть он совершит в жизни только несколько поступков по собственной воле, а в остальном лишь проедет по накатанной колее, но уже в силу этого они станут чем-то новым, никогда доселе невиданным, и не важно, пойдут ли во благо окружающим или во вред. Важно, что они будут проявлением его индивидуальности, ведь в конце концов, что такое искусство? Лишь ряд таких поступков, чей результат стал доступен всем.

– Блаженная молодость, ты смотришь на плюс, а я со своим опытом не могу не посмотреть и в противоположную сторону. – На столе появилось ещё дымящееся жаркое, от которого каждый отрезал по кусочку. – Ты сказал, не важно, во благо или во вред. А я думаю, что очень важно. Вред можно причинить не только ограниченной группе людей, как бы локализуя появившуюся в ней пагубную индивидуальность, но, как круги на воде, он способен разойтись во все стороны с непредсказуемыми последствиями. За примерами обращаться не стану, всем они известны, сегодня один такой уже вплывал.

– Если ты имеешь в виду детоубийцу, то ты в корне не прав. В данном случае имеет место как раз таки беспросветная обыденность.

– Положим. Но я настаиваю, что проявление индивидуальности не всегда необходимо или просто локально. – Говорили ли отец и сын искренне или просто старались выделиться каждый перед своей женщиной, неясно. Света, как всегда, осталась в стороне. – Оно есть лишь новое измерение, из которого происходит как вред, так и благо, однако в основе своей они едины, поэтому к нему всегда следует относится критически.

– Но не хочешь же ты всерьёз говорить о том, что самопознание надо пресекать на корню, потому что оно порождает неоднозначные явления?

– Конечно нет, ты сам к этому подвёл. Надо смотреть, следить и по возможности направлять в созидательное русло.

– У меня сразу же возникает возражение. Чем руководствоваться? И когда наступает тот момент, после которого человеку можно сказать: «Нет, этого ты не делай, а попробуй вот это»?

– Честно скажу, не знаю, но он наступает. Каждый случай надо рассматривать отдельно.

– Я опять тебе возражу уже с сугубо профессиональной точки зрения. Самые радикальные отходы от современных канонов в искусстве мы видели в эпоху раннего Возрождения. Интересно, что и по духу, и по букве они являлись именно преступлениями, которые ранее церковь назвала бы грехом, однако без них человечество продолжало бы пребывать в средневековом скотстве. Я не могу себе представить искусство начиная с 14 века и до наших дней без итальянского Возрождения, и любой искусствовед тебе скажет, что это нонсенс.

– Затронута слишком специфичная для меня тема, но будем считать, что ты прав. Не знаю… Видимо, суть заключалась в чём-то ином, не зря же эта эпоха называется «возрождением», а не «рождением». Возможно, её преступления являлись возвратом в ту самую накатанную колею, из которой прежде выскочили и пошли иным путём.

– Этими словами ты всё христианство, даже более, весь монотеизм ставишь вне закона, будто он является некой девиацией, а религиозные сюжеты произведений того времени приобретают интересный оттенок: церковь была слишком сильна, чтобы прямо ей противостоять, поэтому её уничтожали изнутри.

– Да? Видит бог, я этого не хотел, хотя забавно. Пока ты говорил, я вспомнил одно словечко – «гуманизм». Видишь, я не безнадёжен и кое-что знаю, отложилось в голове из школьной программы. Ежели считать нормой его, то тогда в приведённом тобой примере дела религии действительно скверны.

– Вовсе нет, гуманизм не всегда лежит в основе искусства, особенно когда на первый план выходит техническая сторона дела.

– Как это так! – заметно возмутилась Евгения. Женщины притихли, перестав следить за беседой отца и сына, лишь она нашла, что сказать. – Если в основе искусства лежит не он, тогда творение и преступление – действительно одно и то же.

– Мы с тобой недавно были на выставке. Вспомни, много ли гуманизма ты увидела в представленных работах?

– Немного и лишь в некоторых, только это ещё более подтверждает мысль Геннадия Аркадьевича. Необходимо направлять в нужную сторону, поскольку все остальные и вовсе не являлись произведениями искусства.

– Попробовала бы ты там такое сказать, – ухмыльнувшись, заметил Аркадий. – Я даже не стану описывать, какая бы поднялась вонь.

– Сам только что нивелировал авторитеты, а теперь меня ими пугаешь?

– Отчего же? Я полностью с тобой согласен. Я тебе даже больше скажу, подавляющее количество людей, которые присутствовали на выставке, с тобой бы согласились. Про себя. А вслух стали бы возражать, потому что сейчас так принято, потому что мертвенность и мелочный формализм нынче – накатанная колея в изобразительном искусстве.

– Безрадостно, сынок, но спасибо за информацию. Выходит, в современном искусстве гуманизм является преступлением, а индивидуальные девиации нормой.

– Ты думаешь, когда-то было иначе? Вас просто не пичкали именами тех писателей, художников, музыкантов, скульпторов, архитекторов, которых человечество произвело на свет за свою историю. А меня пичкали. Вы бы очень удивились тому, сколько она насчитывает дивиантных личностей. Из них полки можно составлять! Да что там полки, целые армии, легионы! По причине многочисленности они выпадают из памяти, как шелуха, а остаются лучшие, и этого достаточно. Кто не скажет нового слова, и оно не окажется лучшим среди прочих, тот обречён на забвение.

– И то правда, только меня коробит такая жестокость. Надо выпить.

Аркадий, как давеча, поухаживал за дамами, не без удовольствия заметив, что Женя несмотря на хрупкую конституцию съела большой