– Прекрати говорить глупости, Лазарро. Ты не урод. Это всего лишь шрамы. Они есть у всех…

– Не у тебя, – замечает он, перебивая меня. Снова затягивается сигаретой и выдыхает дым прямо мне в лицо.

– У меня их достаточно внутри, – кривлюсь от едкого дыма и кашляю. – Или тебе нужны внешние, чтобы я была такой же, как ты? Отомстишь мне за то, что было у тебя в прошлом? Если захочешь это сделать, то сделаешь, поэтому я даже дёргаться не буду. Я даже могу предположить, что сейчас ты видишь в своей голове, как тушишь сигарету о мою кожу. Только даст ли это тебе то, чего не хватает? Причинив боль мне, станет ли тебе легче?

– Ты так хорошо меня изучила, Белоснежка. Ты права. Я вижу это. Я вижу, как зализываю твою рану. Вижу, как ты кусаешь губу и тихо плачешь. Я вижу, сколько страдания в твоих глазах, и как ты меня жалеешь. Это мне не нужно. Я не испорчу твою кожу, пока она моя. Хоть что-то пусть будет в моей жизни прекрасным. – Закурив ещё раз, он тушит сигарету в пепельнице, стоящей на столике. И он не так пьян, каким был в ванной комнате. Его взгляд осознанный, хотя и какой-то странный, блестящий от эмоций. Но внешне он спокоен. Это напрягает.

– Расскажи мне. Почему тебя так страшат эти шрамы? Почему они тебе приносят боль, и ты никому их не показываешь? На твоём теле тоже есть мелкие шрамы, но ты, как будто гордишься ими. А эти… кто их тебе нанёс? – с опаской интересуюсь.

– Почему спросила?

– Потому что ты хочешь мне об этом рассказать. Я просто… – пожимаю плечами и тяжело вздыхаю, – чувствую это. Твои глаза горят от скрываемого желания. Тебе нужно это. Нужно рассказать об этом хоть кому-нибудь…

– Кто-то безликий не подойдёт. Ты права. Чёрт, ты, правда, стала прилично разбираться в моих желаниях. Это так плохо, – он смеётся безрадостно и низко.

– Нет, это не плохо. Лазарро, поделись со мной тем, что сейчас происходит у тебя в груди. Я пойму. Я же всегда это делаю, как бы сложно ни было. Я стараюсь быть рядом с тобой, держать за руку. Сними этот груз с души, – мягко касаюсь ладонью его щеки и скольжу по большому шраму.

– Я пьян. Я хочу тебя удержать. Ты должна понять, Белоснежка, это я делаю для себя. Тебе нравятся мои тайны, и я раскрываю их, чтобы ты не захотела узнать чужие. Спрашивай про каждый. Я твой. – Он раскидывает руки в стороны, а его слова причиняют мне боль. Он всегда пытается выглядеть безразличным к своему прошлому, но все его поступки, все его выводы и стиль жизни и есть огромная причина, вытекающая из его прошлого. Ему проще быть бесчувственным мудаком, ведь они ничего не испытывают.

– Вот этот, – касаюсь шрама на подбородке.

– Мать, – быстро произносит он, словно подготовился. Его голос звучит сухо.

– Она ударила тебя? – шепчу я.

– Она меня укусила. За подбородок. Она вцепилась в него зубами, а я орал от боли. Мне было восемь. Она ненавидела меня. Ненавидела за то, что я похож и на неё, и на отца. Больше на отца. Она всегда пыталась причинить мне боль в периоды своего неуравновешенного состояния. Они наступали внезапно. Я был слишком мал, чтобы реагировать и замечать это. А вот эти два были первыми, я получил их за два года до этого, – он переносит мои пальцы на маленькие шрамы на другой щеке.

– Вилка для фруктов. Мы сидели у бассейна, было тепло, и мама читала мне сказку. Она замолчала, потом схватила вилку и воткнула её мне в щеку…

Прикрываю глаза, скрывая печаль и сожаление.

– Господи…

– Было много крови и страха. И я не особо помню, что было потом. Но отлично запомнил удовольствие, отразившееся в её глазах. Ей понравилось причинять мне боль. По словам Амато, меня сразу же отвезли в госпиталь, в котором наложили швы. Я пролежал там два дня. Отец был очень зол, но её не тронул. Он кричал и винил меня в том, что я спровоцировал мать. Я вышел из больницы, меня привезли обратно в дом. Я так боялся маму. Любил и боялся своего желания увидеть её. Я хотел спросить, почему она причинила мне такую боль, но не мог. Отец сказал, чтобы я никогда и нигде не упоминал тот случай. Но я был мал… слишком мал, чтобы запомнить его слова. И я спросил её, когда она качала меня, держа в своих руках и напевая какую-то песню. Я смотрел на её лицо, она улыбалась мне, гладила меня. И я спросил: «Мама, почему ты так меня не любишь? Почему ты делаешь мне больно»? Она словно обезумела и бросила меня на пол. Я испугался и начал отползать, но она схватила меня за ноги и укусила. Я кричал, звал на помощь, папу звал. Амато оторвал её от меня. Ему пришлось её ударить. Её рот был весь в крови. Она посмотрела на меня, сидящего на руках у Амато, и сказала: «Ты не будешь больше красивым. Он тоже был красивым. Он чудовище, и ты такой же. Я ненавижу его в тебе», – Лазарро замолкает.

От его рассказа я всё больше и больше ужасаюсь жестокости его отца. Не матери, а именно мужчины, который сломал столько жизней ради своей похоти, ради своего чёртового члена и ради своих амбиций. Он не воспринял отказа. Не старался стать любимым. Он сделал всё, чтобы остальные страдали. Мне не жаль, что он умер. Не жаль, хотя это кощунственно так думать о покойнике, но ему нет места в жизни Лазарро.

– Амато. Чёртов ублюдок, – Лазарро опускает голову и качает ей. – Он всегда меня защищал. Всегда. Он фактически заменил мне отца, чтобы впоследствии сдохнуть от моей руки.

– Он тебя предал. Не вини себя, – быстро шепчу, поднимая его голову, крепко обхватив ладонями.

– Ты сможешь убить своего отца, если узнаешь, что это он договорился о твоей продаже? Сможешь? – рычит Лазарро, схватив меня за запястья.

– Что? Что ты сказал? – Я ощущаю, как кровь отливает от лица. – Мой папа…

– Сможешь поступить так же, как я? Рука поднимется, чтобы его задушить? – продолжает он с горящими от боли глазами.

– Лазарро…

– Нет! Не сможешь! А я смог! Я! Смог! – Он толкает меня от себя, и я лечу к перилам. Хватаюсь за них, шокировано глядя на Лазарро.

– Вот, в чём наша разница, Белоснежка. Не важно, кем был человек для меня в прошлом. Если придёт время его убить, то я убью и не посмотрю на свои эмоции. Я сделаю это без зазрения совести. Я убью. Ты никогда не сможешь быть со мной. Ты не моя. Я вру. Вру. Вру. Не моя. Ничего моего в этой жизни нет! – Он хватается за волосы и опускает голову вниз, как и торс.

– Я всех убиваю. Амато сдох. Следующим будет Итан. Потом ты. Я всё уничтожаю. Я рождён для этого. Ненавижу грёбаный справедливый мир. Это всё хренова ложь! Ложь. Никому мы не нужны. Люди не нужны друг другу, чтобы выжить. Они должны быть одинокими, иначе будут страдать из-за предательства. – Лазарро подскакивает на ноги.

Меня пугает взгляд его безумных глаз. Страшно, что он сейчас раздавлен воспоминаниями. Да он всем раздавлен. Лазарро внешне хороший актёр, а внутри – разбитый и всеми брошенный ребёнок, которого никто не любил. А если и любили, то сейчас он снова увидел, что это было плохо.

– Ты смотришь в глаза матери. Смотришь в них, и она в ответ улыбается тебе. Ты веришь ей. Веришь, что важен для неё. И что потом она делает? Она причиняет тебе боль, втыкая нож в спину, а ты просто защищаешься, чтобы выжить. Чтобы затем прийти к ней снова… сказать, как ты её любишь.