– Это хуже, чем страшно, – это пытка.

Он улыбнулся:

– Неужели?

– Да. Я знаю по себе: когда мне было двенадцать, меня отправили в закрытую школу в Хэмпшире, и я чуть с ума не сошла. Все там было не так. Я чувствовала себя точно на другой планете. Все казалось чужим: дома, живые изгороди, даже небо. Оно как будто давило на меня своей тяжестью. Меня мучили ужасные головные боли. Наверно, я бы умерла, если бы осталась там.

– Но вы не остались?

– Нет. Я продержалась полтриместра, а потом уехала домой. Удрала. И с тех пор училась здесь.

– В здешней школе?

– Да, в Пензансе.

– А сейчас?

– Я закончила школу.

– И что теперь?

– Бог его знает, – пожала она плечами. – Афина после школы поехала в Швейцарию. Я бы тоже могла. А с другой стороны, если начнется война, я уже не смогу.

– Понимаю… Сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Вы еще молоды для призыва.

– Какого призыва?

– Призыва на войну, на службу для штатских. Работа на производстве оружия, военного снаряжения…

Лавди была в ужасе.

– Я не собираюсь стоять у конвейера и делать пули! Если я не поеду в Швейцарию, то никуда не уеду отсюда. Случись война, так и здесь будет очень трудно не растерять мужества и держаться твердо. Тут, в Нанчерроу. А разве смогу я держаться твердо в Бирмингеме, в Ливерпуле или в Лондоне? Да я с ума сойду.

– Может быть, вам так только кажется, – успокаивал ее Гас, уже жалея, что вообще завел об этом речь.

С минуту она предавалась печальным мыслям, потом спросила:

– Как вы думаете, будет все-таки война?

– По всей вероятности.

– И что будет с вами?

– Меня призовут.

– Сразу же?

– Да. Я солдат территориальной армии. «Гордонские горцы»[61], это наш местный полк. Я записался туда в тридцать восьмом году, после того как Гитлер вступил в Чехословакию.

– Что значит – территориальная армия?

– Это армейские резервные части, их набирают из добровольцев, проживающих в данной местности.

– Вас обучили?

– В известной мере. Каждое лето я проводил по две недели в учебном лагере территориальной армии. Теперь умею стрелять из винтовки.

– Немцы тоже умеют.

– Да. В том-то вся и штука.

– Эдвард будет летчиком ВВС.

– Я знаю. Можно сказать, что мы оба разглядели во всем происходящем зловещие предзнаменования.

– Как же Кембридж?

– Если беда нагрянет, мы туда уже не вернемся. С выпускными экзаменами придется подождать.

– До конца войны?

– По всей видимости.

– Какая обидная трата времени! – вздохнула Лавди и после недолгого раздумья поинтересовалась: – Неужели все в Кембридже разделяют ваши с Эдвардом чувства?

– Нет, конечно. В студенческой среде встречаются самые разные политические настроения. Есть и такие крайне «левые», которым осталось только шаг шагнуть, чтобы превратиться в ярых коммунистов. Самые смелые из них уже сражаются в Испании.

– Какие храбрецы!

– Да, храбрецы. Не очень много здравого смысла, но потрясающая храбрость. Другие полагают, что все спасение – в пацифизме. А есть и настоящие страусы, которые прячут головы в песок и ведут себя так, словно ничего скверного не может произойти в принципе. – Он неожиданно рассмеялся, вспомнив о чем-то. – Есть у нас совершенно невозможный парень, по имени Перегрин Хейзлхёрст…

– Не верю. Таких имен и фамилий просто на свете не бывает!

– Клянусь, его правда так зовут! Частенько, когда ему нечем заняться, он отыскивает меня и великодушно позволяет мне угостить его выпивкой. Все, что он говорит, банально до крайности, а стоит поднять серьезный вопрос, как он поражает беспечностью, доходящей просто до безумия. Как будто новая война не важнее матча по крикету или игры в «пятерки» в Итоне[62], где Перегрин маялся в отрочестве.

– Может быть, он просто притворяется. А в душе так же полон дурных предчувствий и страхов, как и все мы.

– Вы имеете в виду истинно английское хладнокровие? Каменное лицо вопреки всему? Сдержанность, что бы ни случилось?

– Не знаю. Вероятно.

– Меня эти характеристики выводят из себя. Мне тут же вспоминается Питер Пэн, размахивающий своим маленьким мечом и готовый сразиться с Капитаном Хуком.

– Я ненавидела Питера Пэна, – заявила Лавди, – просто не выносила эту книгу.

– Какое совпадение, я тоже. «Смерть – это будет чертовски увлекательное приключение». Должно быть, самая большая глупость из всего, когда-либо написанного человеком.

– Не думаю, что умереть – это приключение. И вряд ли тетя Лавиния так считает. – Лавди замолчала, потом спросила: – Который час?

– Половина пятого. Почему вам не купят часы?

– Покупают, только я вечно их теряю. Наверно, нам пора назад. – Она проворно поднялась, вмиг загоревшись нетерпением. – Скоро остальные уже должны вернуться. Я очень надеюсь, что не случилось ничего страшного.

Что ни скажи в ответ на это, все будет звучать бледно и бессмысленно, решил Гас и промолчал. Он поднялся на ноги и тотчас ощутил силу ветра, от которого не спасал даже толстый шерстяной свитер.

– Тогда пойдемте. И как насчет умеренного темпа на этот раз?

Он произнес это веселым, беспечным тоном, хотя и понимал, что сейчас не время для шуток. Впрочем, Лавди все равно не слушала. Она отвернулась от него, будто не желая расставаться со скалами, с чайками, с бурным морем и возвращаться к реальности. И в этот момент Гас увидел… не Лавди, а девушку с картины Лоры Найт, репродукцию которой он когда-то тайком вырезал из журнала «Студия». Даже одета она была точно так же: поношенные теннисные туфли, полосатая бумажная юбка, видавший виды свитер для крикета, весь в очаровательных пятнах от сока малины. Только волосы были другие. Не каштановая с медным отливом толстая коса, перекинутая через плечо, а напоминающая головку хризантемы копна темных, блестящих, взъерошенных ветром кудрей.

Медленно они возвращались тем же маршрутом, по которому Гас мчался за ней прежде, только в обратном направлении. Теперь Лавди, казалось, никуда не торопилась. Они пересекли дно карьера и вскарабкались по ступеням на вершину сланцеватого обрыва. Потом направились через лес, останавливаясь время от времени передохнуть, замедляя шаг на деревянных мостиках, чтобы поглядеть в темные воды стремительного ручья, бегущего у них под ногами. К тому времени как они вышли на открытое место и впереди показался дом, Гас согрелся. Укрытые от ветра сады нежились в лучах солнца, льющегося на гладко постриженные газоны, и он остановился на минуту, стянул через голову свитер и перекинул его через плечо. Лавди тоже приостановилась, ожидая его. Он поймал ее взгляд, и она улыбнулась. Когда они снова двинулись, она сказала: