Офицер поднялся, я тоже. Вернувшись вместе со мной в свой кабинет, следователь задал мне еще несколько несущественных вопросов и отвел в приемную, откуда меня спустя полчаса снова отвезли в тюрьму.

Рауэккер встретил мое возвращение в камеру вопросом, не принес ли я чего-нибудь покурить.

– Откуда у меня может появиться курево? – отмахнулся я, на что он ответил:

– Ты мог попросить у следователя.

Я сказал, что следователей ни о чем не прошу.

Рауэккер обиделся, отвернулся к стене и несколько часов демонстративно со мной не разговаривал. Во время прогулки он нашел окурок, который и выкурил, вернувшись в камеру. Лишь после этого он снова заговорил.

На следующее утро, подавая мне хлеб, надзиратель произнес:

– После завтрака приготовьте свои вещи.

Я понял, что меня возвращают в лагерь. Я не стал есть свой паек, отдал его Рауэккеру. Он был очень тронут. Больше я Рауэккера не видел.

Вернув мне вещи в японском ранце, меня повели по грязным улицам Тайшета. По дороге я думал о том, куда меня ведут. Вероятно, в страшный лагерь 030. Но когда мы прошли железнодорожные пути и не свернули на станцию, я подумал, что меня снова ведут в Пересылку. Однако и на сей раз я ошибся.

После часового марша мы оказались у ворот неизвестного мне лагеря. Справа от входа я увидел большую трубу. В этот момент в моей голове пронеслось, что МГБ по примеру Гитлера построило лагеря для уничтожения людей и что меня отправят в крематорий и сожгут.

Идя через большой двор, я оглядывался на все стороны. Это было самое большое лаготделение, которые я видел в Озёрлаге. Десятки бараков выстроились в несколько рядов. Я шел по самой широкой дороге, своего рода главной улице. С обеих сторон над дорогой были натянуты провода, на которых висели фонари. Дойдя до середины, мы свернули налево и остановились перед канцелярией лагеря 048. После обычных формальностей мне вручили записку, на которой было написано имя бригадира и номер моей новой бригады.

Прежде всего, я должен был сдать ранец. На мне валенки и ватные штаны, и это тоже следовало сдать. Вместо этого мне выдали ботинки и летние штаны. Затем я пошел на поиски барака, в котором размещалась моя бригада. В бараке дежурил лишь дневальный, остальные были на работе. Прочитав записку, он указал мне место на вторых нарах.

Меня необычайно удивили чистота и порядок. Нары были сооружены по вагонной системе – по четыре человека в одном отсеке. У каждого были набитые соломой матрацы и подушка, а также покрывало, а у некоторых даже простыня. Слева от входа находилась небольшая комната для умывания, где стояло два жестяных ведра. В одном из них был кипяток, в другом – свежая вода. В углу стояли две вешалки для одежды. Пол был чист.

Я спрашивал себя, почему здесь, в Тайшете, такой порядок? Впрочем, причина была ясной. Тайшет находился на главной дороге, и случалось, что в лагерь наведывались «важные господа» из Москвы. В тайгу не поедет ни один заправила.

У меня оказалось достаточно времени, чтобы прогуляться по зоне. В 048-м лаготделении, крупнейшем в Озёрлаге, находилось более четырех тысяч заключенных. Больше всего людей работало в большой мастерской по ремонту паровозов и автомобилей, был и цех по производству бензоцистерн. Некоторые занимались строительными работами в городе. Мастерская находилась как раз в самом конце зоны и была отгорожена забором. Заключенные входили в мастерскую через ворота и работали без охраны. Охранники дежурили на наблюдательных вышках, а проход контролировали эмгэбэшники. Штатские могли попасть на территорию мастерской, лишь имея пропуск, выписанный в МВД.

Вечером бригады вернулись с работы. Устроившись невдалеке от ворот, я следил за их возвращением. Первыми пришли заключенные, работавшие в мастерской. Десяток надзирателей выстроились перед воротами. Каждый заключенный подходил к надзирателю, и тот обыскивал его одежду. Некоторым заключенным приходилось снимать даже ботинки. Те, кто чистил паровозы, были столь грязными, что их нельзя было узнать. Я искал знакомых, но найти никого не удавалось. И тут я заметил Хайнца Гевюрца, с которым недавно познакомился на Пересылке. Мы оба обрадовались встрече, хотя и знали друг друга лишь поверхностно. Хайнц сказал мне, что в лагере находится и Оскар Лептих. Поздно вечером вернулась и моя бригада. Я представился бригадиру, молодому украинцу.

На следующее утро я стоял на разводе у ворот вместе со своей тридцать первой бригадой. По ту сторону проволоки заключенных, работавших на дальних точках, поджидала большая колонна грузовиков. И это было для меня внове. Я привык, что рабочие к своему месту работы ходят пешком. В грузовики садилось по двадцать пять человек. Охранял нас конвоир с автоматом «на изготовку». Второй конвоир сидел рядом с шофером.

Моя бригада строила в Тайшете жилые дома для офицеров МГБ и МВД. Я рыл котлован для фундамента, потом все это цементировал. Работа ничем не отличалась от других тяжелых работ в лагерях. И паек был таким же. Только отношение было более человечным.

Большую часть членов бригады, в том числе и сам бригадир, составляли бывшие солдаты армии генерала Власова. Некоторые называли эту бригаду бригадой «малолеток», поскольку все ее члены были осуждены на десять лет, в то время как большинство заключенных имело по двадцать пять.

Отношения между заключенными в бригаде были очень хорошими. Но ни в коем случае не следовало признаваться в том, что ты был когда-то членом компартии. Коммунистов они ненавидели так же, как и нацистов. Я решил не рассказывать о своем прошлом, чтобы не осложнять себе жизнь.

В первый же день я узнал, что в прошлом году в этом лагере находилась известная русская певица, исполнительница популярных русских народных песен Русланова[20]. Ее арестовали вместе с мужем, генералом Советской армии. Генерала за «измену Родине» приговорили к двадцати пяти годам, а певицу к десяти. Русланова осталась недовольной приговором, она обжаловала его в Верховном суде. И получила двадцать пять лет каторги.

Генерал получил назначение в оккупационные части в Германии и поселился там в хорошей квартире, мебель и картины из которой отправил в Москву. Но кто-то из зависти донес на него.

Русланова в лагере работала портнихой и постоянно навещала Мишу Новикова. Миша давал ей пакетики с едой. Свою часть из этого получал и бывший посредником нарядчик. Когда об этом узнали, повара выгнали с кухни, нарядчика переместили, а Русланову отправили в женский лагерь, где она вместе со всеми валила лес и где не имела возможности больше флиртовать.

После смерти Сталина прославленную певицу освободили, и сейчас ей снова рукоплещет московская публика.