— Тебе повезло, что у нас снова есть пенициллин. И что Готшальк его не украл.

— Снова есть?..

— Доктор Ломбар. Ее изобретения. Среди тех вещей, которые мы вынесли со станции Аврелия, была и небольшая аптечка. Эта женщина была сокровищем. Хотел бы я, чтобы этот маньяк Готшальк попался мне в руки. Мне хватило бы и пары минут.

— Это ты стрелял? Ты стрелял в меня…

— Да. Извини.

— Если бы ты знал, что это я, ты бы тоже стрелял?

— Нет.

— Тогда тебе не за что извиняться.

Бинты, которые Диоп накладывает мне на рану, далеко не стерильные. Но ни к чему привередничать. У капрала покрасневшие, налитые кровью глаза.

— Ты тоже плохо выглядишь, — говорю я ему.

— Да, это было нелегко. Этот город… странный.

— Тревожный, да?

— Да, наверное… — он пожимает плечами.

— Ты видел что-нибудь странное, да? — настаиваю я.

Капрал делает головой знак «да».

— Что это было?

— Ничего.

Но его глаза пристально вглядываются в меня. Расширенные, полные страха зрачки.

— Ты уверен, что не хочешь мне рассказать?

— Я видел вещи, которых не могло быть на самом деле.

— Во сне?

— Нет. Не во сне. Ну, типа того, что я смотрел из окна и видел каналы, полные воды. И людей. Но потом, когда я еще раз открыл окно, их больше не было, да и воды тоже не было. И еще как-то раз… Не смейся… Еще как-то раз я видел кота.

— Кота?

— Да.

— Какой он был?

— Черный. С зелеными глазищами, как вот этот изумруд.

Он вытаскивает из кармана куртки обработанный изумруд величиной с лесной орех и отвечает на мой вопросительный взгляд еще одним пожатием плеч:

— Мы все должны думать о старости. А здесь хватит на всех. Кстати…

Он снова засовывает два пальца в карман и вытаскивает бумажный пакетик, сложенный в несколько раз.

Я раскрываю его.

Кольцо Рыбака сверкает, будто подмигивая мне.

— Я взял его, когда капитан сказал нам связать вас. Мне жаль.

— Я даже не заметил. Это было последнее, о чем я подумал.

— Это потому, что вы священник. А у меня, например, трое детей. И я должен думать об их будущем. Каждый раз, когда я иду на миссию, я рискую не вернуться.

— Существует ли вообще это будущее? Кто еще до сих пор о нем думает…

— Все те, у кого есть дети, думают, — отвечает Диоп, и эхо разносит его голос. — Ну вот и все, рука как новенькая.

Он встает и отходит.

Я долго разглядываю кольцо, как будто не решаясь поднести его к свету.

Но это ведь символ. Один из самых важных символов ушедшей эпохи.

Я снова кладу его в бумажный пакетик и убираю в карман.

Спустя несколько минут Диоп возвращается с тарелкой еды и бутылкой.

— У нас больше нет воды, но зато мы нашли много вина. Должно быть, неплохое. Жаль, что с нами больше нет Марко и Гвидо…

Стекло бутылки, уже откупоренной, покрыто пылью.

Я смотрю на этикетку.

Vertigo di Livio Felluga, 2008.

— Оно теперь двадцатипятилетней выдержки, — говорю я. — Его следовало бы пить с должным уважением.

— Да и продуктов там тоже на год. Королевский обед, если подумать… Теперь редко найдешь что-либо подобное. Тут у нас… погоди, я посмотрю… какой-то гуляш с горохом на гарнир. Или еще чем-то зеленым. Понимаешь, как открыть, да? Нужно открыть вдоль этой линии, и оно само разогреется.

— Чудесно. Поможешь мне с вином?

— К вашим услугам.

— Может, если ты выпьешь, начнешь лучше целиться?

Диоп смотрит на меня пристально. Потом качает головой. Потом улыбается.

— Вы знаете, святой отец, если вам это не покажется ересью, я бы сказал, что Венеция пошла вам на пользу. Где вы раздобыли это чувство юмора?

— «На дне колодца» следовало бы ответить. Но я его так же быстро и потерял.

— Не сказал бы. Да, и кстати…

— Что?

— С моей способностью целиться все в порядке. Я просто поставил себе сложную задачу. Я хотел обездвижить этого урода, а не убить его. Для того, зачем он нужен был капитану, он был нужен живым.

Он оборачивается, чтобы уйти.

— Капрал Диоп…

— Да?

— А я? Я вам нужен живым?

Он поджимает губы и качает головой. Потом смотрит мне в глаза.

— До тех пор, пока мы будем тащить коробки.

И уходит. Оставив меня одного, с едой и вином двадцатипятилетней давности и с единственным утешением в том, что они будут уничтожены чуть раньше, чем я сам.

Но я не должен допускать подобных мыслей. Если я позволю себе впасть в уныние, то умру, не успев окончить свою миссию. А миссии, как символы, — редкая вещь по нашим временам. Редкая, как чистый воздух, как все то, что нужно человеку для выживания.

Я верил Дюрану. Я с самого начала должен был что-то подозревать, из-за этих двух непредвиденных остановок на EUR и на станции Аврелия, о которых кардинал-камерленго не обмолвился ни словом. А его люди? Они с самого начала знали, что их миссия — отнюдь не на благо Церкви?

Я засыпаю. В последний раз, когда я ставлю бутылку на землю, она наполовину полная. Или наполовину пустая. Этот вечный вопрос.

Конечно, я знаю, что алкоголь не утоляет жажду. Но это хорошее вино, и его вкус — это вкус прошлого.

Слишком питательная еда, напротив, вызывает у меня чувство тошноты. Я должен отправить эту еду в свой организм, потому что он нуждается в ней, но это немного похоже на то, как заправляются бензином. Горючее для тела. Механическое действие, удовольствие здесь ни при чем.

Я спрашиваю себя, понимает ли молодежь выражение «заправляться бензином».

Столько устойчивых выражений вышли из употребления, их используем только мы, «старики».

Мы, люди «прежнего времени».

Вино помогает мне заснуть, перейти эту границу между непонятным и ясным, ничем и чем-то. Но весь мир вокруг меня перешел эту границу уже давно, поэтому когда сон наконец приходит, я не смогу сказать, что он так уж далек от реальности.

Он начинается со звука барабанов вдалеке. И с далеких огней. Я лечу, и это, по идее, невозможно. Но я летал вместе с Алессией, и это было по-настоящему. Или, во всяком случае, мне так кажется.

Барабаны бьют в длинной, гипнотической последовательности. Звуки преображаются, как будто они в воде. И я иду по черной воде. Мне навстречу движется какое-то существо, черное, как вода, которая не отражается в жидком зеркале под ногами.