растянули, насколько это было возможно, большую простыню на случай его падения. Наверху толпились альпинисты; несколько человек уже закрепили страховку и теперь медленно спускались к нему, ежеминутно оглядываясь назад. «Нет, вы не мастера, сколько бы людей вы ни спасли, — усмехнулся про себя Шут, пристально наблюдая за одним из альпинистов. — У вас есть страховка, вы в первую очередь боитесь за себя. Нет, нет… Во мне говорит обида на жизнь. Эти люди ни в чём не виноваты. Я должен перед ними извиниться за то, что подумал о них плохо. Эти люди живут и любят свою жизнь — я ведь тоже ещё совсем недавно любил свою. Не надо так о них говорить».

Рядом с ним глухо стукнулась о раскалённый шершавый камень брошенная сверху Шуту верёвка; тот даже не вздрогнул, продолжая следить за спускающимися альпинистами. Прямо на него — по крайней мере, так ему казалось с его места, — большими прыжками летел человек в форме, а позади и впереди Шута были на середине пути ещё по два спасателя. «Пора», — подумал Шут, и как будто вся его огромная энергия, заключённая в нём и копившаяся годами, та самая, которой бы хватило не то что на сотню человек, а на огромный город, вдруг взорвалась в нём, широкими волнами тока разошлась по всему его телу и придала таких сил, что их нельзя было держать в себе, а потому он, резко дёрнув за канат, сорвался с места и побежал.

Шут не видел и не хотел видеть, что происходило за, над и под ним: ему казалось, что, если он остановится хотя бы на миг, второе дыхание, вдруг открывшееся в нём, закроется, и тогда он уже никогда не покинет ненавистные белые стены и никогда не взлетит под купол любимого цирка. «Ну же, быстрее, — торопил он сам себя, перескакивая с выступа на выступ, как гончая, почуявшая зайца. — Чего тебе стоит?.. Не думай о слабости, о которой кричат твои мышцы, забудь о кислороде, в котором нуждаются твои лёгкие, не чувствуй жжения на ладонях, которые ты содрал в кровь. Этого всего нет. Не существует».

Всё шло хорошо, просто замечательно, пока в какой-то момент Шут не остановился на очередном выступе и не понял, что дальше бежать просто некуда: горы там предательски обрывались, справа — обрыв, впереди — обрыв, слева и позади — погоня. Шут стоял и некоторое время просто искал глазами дальнейший путь: ему ещё не пришло осознание, что этого пути нет. Над собой он слышал размытый голос из рупора, но совсем не понимал, что он говорит, и только когда этот голос заговорил непозволительно близко, Шута вдруг накрыла волна паники и он наконец осознал, что дальше дороги нет. Точнее, дорога была: в пяти метрах от Шута так заманчиво парил в воздухе выступ, на который можно было бы прыгнуть, но ошибка была так вероятна, а её цена так высока, что даже такой профессиональный эквилибрист, как Шут, сто раз подумал бы, прыгать или нет.

Это был даже не выступ, это была узкая полоска камня, обросшая сверху бирюзовыми колючками и пожухлой травой, которая после стольких лет пребывания на солнце стала сухой и скользкой. Да, эта каменная тропа располагалась гораздо ниже, что несколько упрощало задачу, но, даже если бы Шут и допрыгнул, он бы с большой вероятностью не удержался на таком маленьком клочке земли.

Шут сделал, насколько это позволяло место, на котором он стоял, несколько шагов назад для разбега. «Полёт феникса», — подумал Шут, потому что говорить он уже не мог. — Это «Полёт феникса». Всего пять метров отделяют сейчас меня от свободы».

Шут разбежался и прыгнул.

Пять метров пролетели под ним, как ничто. Шут приземлился на самый край выступа и…

И поскользнулся.

Он как-то неловко, пока ещё не осознавая весь ужас только что случившегося, посмотрел вниз, когда камень под ним вдруг ушёл из-под ног, и не увидел под собой ничего, кроме бездны. Его подвела нога, которую он подвернул в сосновом бору.

— Нет!.. Нет! Нет!!! — закричал молодым, звонким, юношеским голосом Шут, хватаясь руками за воздух.

Но внизу была только бездна.

Глава 30. Потерянная жизнь

В тот день Амнезис чувствовал себя особенно паршиво. Энни куда-то ушла ещё до рассвета, Филипп, как обычно, бродил по горам, и поговорить было не с кем. Из-за побега Шута все врачи стояли на ушах и были на взводе, отчего одна медсестра даже прикрикнула на Амнезиса, когда тот зашёл в палату во время уборки; мужчина никак на это не отреагировал, только опустил в пол свои покрасневшие, будто заплаканные глаза и молча отошёл, чувствуя свою ненужность и неуместность. Он сел в гостиной и, сложив на груди руки крестом, закрыл глаза. Амнезис был бы не прочь заснуть, но иногда ему казалось, что за то время, что он провёл в больнице Николая Чудотворца, он выспался на всю оставшуюся жизнь.

Шестнадцать лет он в этих стенах. Шестнадцать лет он пытается найти себя или построить заново когда-то потерянную жизнь, но как он узнает, насколько далеко он продвинулся, если ему не с чем сравнить? Кто он? Зачем он? Почему он? Он не знал, как не знал сколько ему лет, как его зовут, откуда он родом, какой у него был характер и так далее, и так далее… Он не знает. Ничего.

Амнезис приоткрыл глаза и случайно наткнулся взглядом на собственное отражение в зеркале напротив. Он был очень красив, это глупо было бы отрицать. Этакий принц из «Русалочки»: густые чёрные волосы, слегка взлохмаченные на затылке, ясные голубые глаза, можно даже сказать ледяные, хрустальные, обрамлённые покрасневшими от частых слёз веками, фарфоровая, полупрозрачная кожа, скрытая до линии скул однодневной, чуть сероватой щетиной, тонкие губы. Да, он был красив, но этой красоты никто не видел и не замечал, и от этого Амнезису становилось ещё тоскливее, потому что то единственное, что у него осталось от прошлого — его красота — не имело в этом месте никакого значения.

Амнезис часто, если не сказать постоянно, думал о том, кем он был тогда, за чертой неизвестности, и всегда спустя какое-то время в прямом смысле слова терялся в догадках. То ему грезился робкий, застенчивый юноша, шарахающийся от каждой тени под крыло матери, то представлялся холодный, надменный аристократ, смотрящий на людей вокруг себя, как на прислугу, то ему мерещился заядлый ловелас, сводящий женщин с ума одними глазами, то перед внутренним взором появлялся безответно влюблённый юноша, находящий