Нестор, обозревая архитектурные новообразования на Сенной площади, рассматривает ситуацию, когда действительность откликается на волю автора несанкционированно – как бы против самой воли автора (в данном случае воли Достоевского, повелевшего Раскольникову поцеловать землю в том месте Сенной, где впоследствии выросла Колонна мира), даже если эта воля скромна, непретенциозна.

Одихмантий призывает считать волю автора, и даже его прихоть, священным явлением, но рекомендует держать авторскую волю в узде и не попускать ей превращаться в авторское своеволие.

Рыбак пытается сформулировать основные задачи волеизъявления творящего в эпоху глобализации – торжества ординарности. Главным тезисом его выступления становится определение и утверждение автора в роли сперматозоида. Выступающий настаивает на неукоснительном соблюдении природной последовательности творческих актов: коитус, эякуляция, оплодотворение, вынашивание и роды, а никак не наоборот. Рыбак категорически отрицает ухищрения по производству гомункулов, зародышей в пробирке и прочие тенденции глобализма.

Мать-Ольха повествует о собственном опыте изменения реальности царства флоры напряжением творческой воли.

Гусляр исполняет духоподъёмные песни.

26 июня

Представление в галерее «Бета» новой картины Рыбака «Лов судака в Нарове». С речами выступают Малюта Катов, Брахман, Нестор, Князь, Мать-Ольха, Одихмантий и ещё три не представившихся лица. Выступающие объясняют аудитории, почему картина им понравилась. Завязывается дискуссия.

В ночь на 20 июля

Нестор после дружеской встречи с Князем, Гусляром и Одихмантием в порядке спонтанного безотчётного порыва залезает по лесам (идут ремонтные работы) на Александровскую колонну, проникает в закрытый на замок футляр, укрывающий ангела, и засыпает у его ног. Разбужен звонком Юлии Верёвкиной – подруга встревожена исчезновением Нестора. Осмыслению акции её исполнитель посвящает две следующие недели.

26 сентября

Возвращаясь с утиной охоты, Князь попадает в автомобильную аварию. Погибает собака. Машина восстановлению не подлежит.

Белая стая ещё раз предупреждает: нас ждут испытания. Всех.

3 декабря

На внеочередном пиру стая обсуждает проект Открытого письма Главному духу из волшебного экрана под редакцией Рыбака. Содержание таково:

«Господин Дух!

На повестке дня важнейшая государственная задача – регламентация движения VIP-кортежей по Северной столице. В глазах мелких духов СПб – город-музей, политическая арена и производственная база. Для нас же он – дом родной, сердце Империи и пуп глобуса. Мы, члены белой стаи, как кровяные тельца – кислород, разносим по магистралям духовные ценности, чтобы сердце билось исправно. Но едут VIP-кортежи один за другим как заведённые… Они едут, а все стоят. Стоит Фонтанка, стоит Дворцовый, Литейный стоит и Каменноостровский. Город парализован. Из-за того что какой-то пузырь решил посетить Мариинку, Эрмитаж или ресторан “Старая таможня”, жизнь в сердце Империи останавливается. Музыкант опаздывает на концерт, художник – на вернисаж, поэт – в башню из слоновой кости.

Предлагаем организовать доставку VIP-духов по принципу пневмопочты. Посадили их в Пулково в капсулу, отделанную дорогими породами пластмассы, и пусть летят себе по трубе куда надо: в зоопарк – так в зоопарк, в Таврический – так в Таврический. А мы, члены белой стаи, в срок и без проблем прибыв в какой-нибудь дворец, где VIP-духи вылетают из трубы, сможем любому из них указать на его ошибки в области внешней и внутренней политики. Разве это не конструктивное сотрудничество?

А пока… Чего только не намелет законопослушный гражданин в километровой пробке. Увидит пролетающие мигалки и плюнет вслед: “Чтоб вам пусто было, засранцам!” Потому что ему не видно, кто сидит за тонированными стёклами: легитимный Дух отечества или заморский прыщ».

Постановили:

– Возможность доставки VIP-духов пневмопочтой следует сначала обсудить со специалистами из Петербургского музея связи.

Благодать… Неспроста наше сознание всегда прячет золотой век в прошлом. А ведь найдётся подлец, который нос наморщит: фи, пустяки какие! И впрямь, со стороны, в поспешных чувствах кому-то непременно покажется: зачем все эти несущественности, беглые подробности, необязательные мелочи? (А между тем в памяти моей все эти зёрна прорастали, бутоны событий распускались цветами роскошными, с тугим ароматом, бьющим из глубин чашечек, и бархатистым ощущением в кончиках пальцев, ласкающих мысленно лепестки.) Всё ведь и так понятно, всё зримо, выпукло без них… А вот и нет. Эти милые частности, точно пряные специи, придают вареву нашей жизни неповторимый вкус. Без них, без частностей, жизнь наша в итоге окажется нераспознаваемой, она слипнется в общий ком с чужими жизнями… Это стыдно и некрасиво. Далёкий брат, нам это надо?

* * *

На следующий день я отправился в логово «Вечного зова» к Льняве.

По линиям Васильевского острова ветер гонял пыль – апрельское солнце пригрело землю, город просох, обнажив зимнюю грязь, которая, развеянная балтийским сквозняком, теперь кружилась в воздухе чередой серых вихрей, засыпая глаза, набиваясь под воротник, болезненно иссушая горло и оседая в лёгких. Так случалось каждую весну из года в год (не помогали ни показная ворожба чиновных духов, ни коллективные радения коммунальной пехоты), но привыкнуть к этому явлению стихии мне никак не удавалось.

В приёмной командора потолок распахивался ввысь расписным плафоном с облаками и полуодетыми персонажами эллинского пантеона, под которым висела тяжёлая бронзовая люстра. Олимпийцы в своём поднебесье выглядели немного озябшими. Утром я позвонил секретарше и записался на аудиенцию. Назначено было в час пополудни. Я не опоздал, явился без двух минут, успев уже откашляться и отплеваться от уличной пыли. Секретарша сидела за массивным дубовым двухтумбовым столом, крытым сукном, на чьей густой зелени помещались болталка-коммутатор, стилизованный под малахитовый чернильный прибор, ноутбук в виде переплетённой в шагрень книги с золочёным обрезом, органайзер, оформленный под кожаную папку для бумаг, и принтер, имитирующий сигарный ларчик. Какая технологичная хрень скрывалась за образом шандала, мне разгадать не удалось. Сама секретарша, довольно миленькая, была наряжена в вицмундир чиновника неведомого департамента, который не всякий бы отличил сейчас от ливреи привратника. Ну что же – затейливо, хотя подобное единство стиля, решённое средствами эстетики фальши, невольно вызывало снисходительную улыбку (как вызывало её и стремление во всём соответствовать писку сегодняшнего дня, ещё не перешедшего во вчера и, следовательно, не имеющего стилевой завершённости). В конце концов, под вицмундир могли бы нанять и секретаря. Впрочем, и тогда нашлось бы место диссонансу, от которого не было спасения и теперь: льющийся из пресс-папье, под который был замаскирован вещий глас, шепоток какой-то коротковолновой станции нежно рекламировал геморрой и аденому простаты.