А может, уже тогда он сотрудничал, скажем, с… Интерполом?или еще с какой-нибудь полицией или разведкой? Следует ли сейчас неосторожнообращаться к нему, раскрываясь пусть даже и на ничтожную малость?

Впрочем, думал он только минуту, и снова глухо защелкал:

«Решаюсь обратиться к тебе с просьбой — думаю, для тебяпустяковой. Много лет я безуспешно разыскиваю одного человека — возможнопотому, что нерадиво ищу, а может, потому, что он очень не хочет найтись. Вовсяком случае, я потерял надежду справиться с этим в одиночку. Недавно у менявозникло подозрение — пока не стану вдаваться в подробности, — что онобитает где-то во Флориде. Он русский, по профессии врач, сексопатолог, крупныйколлекционер живописи и антиквариата, зовут его Аркадий Викторович Босота —если, конечно, его имя ему по-прежнему нравится. Год рождения — надеюсь, памятьне изменяет мне, — тридцать седьмой. Фотографий его у меня никогда и небыло, и внешность описывать не стану: во-первых, прошло много лет с тех пор,как мы расстались, во-вторых, он из тех, кто по разным соображениям может иперекроить собственный профиль. Впрочем, вот: чрезвычайно высок (не подрубил жеон себе ноги). Во времена моей молодости выглядел настоящим верзилой — где-тометр девяносто, если не более. Хотя, опять-таки, с годами мог усохнуть. Егонежелание светиться — от необходимости скрывать свою богатейшую коллекцию. Мненужен только адрес, всего лишь адрес сего господина — лет пятнадцать назад мынедоговорили с ним по некоему, чертовски интересующему нас обоихвопросу, — скажем, об авторстве одной из гравюр Дюрера…»

Он подумал, что испанский язык, в отличие от английского,выдержал бы и какой-нибудь романтический завиток о крови убитого друга, чтовопиет с земли, и на испанском это даже не было бы дурным вкусом. И ему,пожалуй, хочется, очень хочется написать эту фразу — «La voz de la sangre de mihermano clama a mi desde la tierra»,[2] — возможно, потому,что впервые за много лет он вышел на след, впервые появилась надежда, что скороему не стыдно будет смотреть в лицо мертвому Андрюше.

Нет-нет, подумал он. Никаких резких движений. Надо же, кактебя сегодня развезло. Донимают тебя твои покойники. К чему бы это…

Он удалил две последние фразы и вместо них набрал:

«Мне нужен лишь почтовый адрес господина Босоты, потомучто…» — но рука зависла и убрала даже эту попытку объяснения. Никакихобъяснений.

«Думаю, мне не надо подчеркивать, что твоя (или твоих ребят)работа, как и все расходы по этому делу, будут немедленно оплачены. Назовитолько сумму аванса, которую я готов переправить тебе туда, куда скажешь.Обнимаю тебя, Люк, твой Святой Саккариас, бывший бармен затрапезного пабаСтокгольмского грузового свободного порта „Фрихамнен“.

P. S. A помнишь, как мы с тобой разнимали драку Стиви с этимкрепким седым канадцем, кажется, его звали Ник (однажды я услышал от него:„добра картопля“ — из чего заключил, что никакой он не Ник а, скорее, Мыкола, ив прошлом был бандеровцем или полицаем), а потом отвозили недурно отделанногоим Стиви в госпиталь, и в приемном покое к нам вышел медбрат: очень черныйпарень, в очень белом халате, с очень красной клизмой на шее?»

Вот теперь надо было торопиться.

Он спустился в мастерскую, осторожно, одними ладонями поднялкартину с козелков и вернул ее на мольберт. И все-таки помедлил еще, отступивна три шага и охватывая взглядом всю ее целиком, как где-нибудь на высокомприеме охватываешь изумленным и гордым взглядом любимую, с головы до ногнаизусть выцелованную женщину, неожиданную и ослепительную, в полном блескемногочасовых стараний портного, парикмахера и косметолога…

Вот так и провел бы здесь перед ней всю ночь! Ай да Пушкин,ай да сукин сын…

Нет, сейчас уже время расправлять крылья и мчаться повзлетной полосе.

Паспорт, билет, безвкусные европейские деньги уютноукладываются в портмоне. Ах, да! Ленивый мой красавец…

Невыездной «глок» был привычно и сноровисто расчленен припомощи мелкой отвертки и разбросан среди инструментов в шкафу.

Переоделся он в две минуты, полторы из которых ушли наувязывание галстука. Уже на бегу запустил руку в мешок с кошачьим кормом изасыпал его в миску с приличной горкой. В другую миску долил воды, вынес обе натеррасу. Так: чемодан, куртка… присесть на дорожку.

— Ну, бандитская рожа? Погостевал и будет. Иди себе смиром.

Чико с достоинством потрусил из дома, сильным инепринужденным махом взлетел на любимую развилку апельсинового дерева.

— С собою взять тебя никак не могу, — пояснилхозяин, — хоть ты и собака по паспорту.

Это была святая правда, Чико обладал собачьим международнымпаспортом: у ветеринара, того, что года три назад зашивал его порванное вочередном сражении брюхо, не нашлось другого бланка.

Кот молча сидел среди ветвей, мерцая желтыми египетскимиочами из темной и глянцевой под светом фонаря кроны, наблюдая, как подробнохозяин запирает старые арабские замки: сначала на двери дома, затем на ветхойкалитке. Само собой, ветхая калитка на деле была цельнометаллической, носамолично и виртуозно раскрашенной рукою хозяина под деревянную, со змеистымитрещинами по доскам и глазками от спиленных сучьев.

На такую запирался когда-то в Виннице их дворовый нужник.

* * *

Спустя несколько часов он уже выбирал тетке веер в одном изцентральных сувенирных магазинов Мадрида — на том перекрестке, где всё новыеволны туристов устремляются к кассам Прадо, едва зажжется зеленый на переходе.

Молодая черноволосая продавщица, по виду южанка, один задругим раскрывала перед ним веера на собственной полной груди — движениемтанцовщицы фламенко, — и все они его не устраивали аляповатым — и движениятоже — исполнением. Между прочим, у Жуки был совсем неплохой вкус, и выборподарка для нее всегда требовал некоторого времени и внимания.

— Есть другие, — наконец проговориладевушка. — Очень искусной работы. Но они гораздо дороже.

— Покажите, кариньо[3], — велел онсо вздохом. — Это подарок тете, а у нее аллергия на жмотов.

Девушка с сомнением смотрела на него. Помедлила…

— Они значительно дороже, — повторила она снекоторым нажимом. Видимо, за более дорогими надо было куда-то тянуться, илинаклоняться, или даже идти искать их среди ящиков на складе. — Может, для…э-э… тети, все-таки, лучше взять какой-то из этих?

— Вы не знаете мою тетю! — укоризненно проговорилон, облокачиваясь на стекло прилавка, едва ли не касаясь подбородком ее груди.Трогательная композиция «Мадонна с младенцем». Повторил еще мягче: — Ты незнаешь моей тети, сиело.[4] Ей восемьдесят лет. Она водитмашину, сочиняет стихи на испанском и делает «ласточку».