Татав постепенно проникся странным подобием дружбы к Людо, из которого он, как Пигмалион Галатею, создал мальчика для битья, при случае по–царски одаривая его в утешение жеваной резинкой. По утрам в четверг, когда в школе не было занятий, он запирался со стопкой журналов «Микки Маус» в туалете нижнего этажа, отведенном для мальчиков. Часом позже он вылезал через окно и, насвистывая, ходил вокруг Людо, который, думая, что место освободилось, натыкался на запертую дверь. А еще Татав посыпал перцем листки туалетной бумаги и подсовывал их Людо. Либо прятался где–нибудь на улице, и когда Людо думал, что остался наконец один, внезапно распахивал окно и орал во все горло: «Это не твой папа!».

По прошествии нескольких месяцев в доме не осталось тайн от Людо. Он узнавал любые звуки, изучил все закоулки дома, все окрестности с мастерскими и складами, которые ему показал Мишо. Со стороны дороги вдоль газона тянулась невысокая каменная ограда, обсаженная гортензиями и ивняком, пожелтевшим от морского ветра. За ней медленно приходил в запустение двор, а сад уже превратился в сосняк, заполоненный папоротником и дикой ежевикой и отделенный от леса заброшенной железнодорожной станцией с заросшими мхом платформами. Здесь Людо, воскрешая ушедшие дни, преображался в состав, пышущий паром и отправляющийся в сказочные страны, а иногда скатывался под откос со всеми своими вагонами.

Как–то Татаву пришла мысль поиграть в нападение индейцев на поезд; индейцев, разумеется, изображал он сам, кичась своим парадным снаряжением. Вначале Людо несколько раз получил хорошую взбучку на выходе из полуразрушенного туннеля. Но затем он сосредоточился. Машинист паровоза приметил все места, где могла таиться засада, и когда индейцы бросались в атаку, поезд немного ускорял ход — ровно настолько, чтобы тучный улюлюкающий шайенн[21]не отказался от штурма; тогда Людо прибавлял пару, улюлюканье затихало, а выдохшийся краснокожий падал на траву, чуть не выплевывая свои легкие.

* * *

— Ну и холодина сегодня вечером! Раньше папа держал здесь картошку.

Татав зашел к Людо, когда тот уже был в кровати, и, не снимая тапочек, лег рядом с ним валетом под одеяло.

— Раньше это была моя кровать. Что у тебя за книжка? Людо рассматривал картинки «Краба с золотыми клешнями», держа книгу вверх тормашками. Ноги Татава ему мешали.

— Ты не так держишь… У меня есть весь Тентен. И весь Спиру[22]. Мне их отец купил. А еще всего Микки Мауса.

Вдали, в ночной тишине, слышался шум моря.

— А на Рождество, слышь, дурень, мой отец купит мне телик. Ты уже видел телик?

— Что это? — зевая, спросил Людо.

— Это такой аппарат. В нем все можно видеть. Можешь смотреть футбол, фильмы, мультики. В нем все видать. У кюре есть телик. Отец купит мне точно такой же.

Татав на несколько мгновений замолк.

— … Я поставлю его в свою комнату, и тебе нельзя будет его трогать. Я вообще запрещаю тебе трогать мои вещи. Мне все купил мой отец. А кто твой отец?

— Мишо, — заявил в ответ Людо таким тоном, словно это разумелось само собой.

— Нет, не Мишо. Ты врешь.

— Моя мать говорит, что Мишо.

— Да нет же, дурень, это вранье. Ты — сын фрица. Ты своего отца хоть раз видел?

— А ты? — растерявшись, огрызнулся Людо.

Татав взял в привычку заходить по вечерам к Людо и донимать вопросами о его происхождении, настоящих родителях, прежнем местожительстве.

— Мы жили на чердаке.

— Фу. как противно — на чердаке. А где теперь твой отец?

— На чердаке.

Татав любил чувствовать, что загнал в тупик Людо своими вопросами.

— А чем занимается твой отец?

— Он на чердаке.

— Но что же он делает на чердаке?

— Стирает белье. И чистит горох.

— Ну и простак твой отец! У моего так есть трактора и комбайны. И он их чинит. И он самый богатый человек в метрополии.

Из урока истории, на котором шла речь о Франции и ее колониях, у него в памяти застряло это благозвучно рокочущее слово.

— А чего ты кричишь по ночам?

— Я не кричу.

— Твоя мать говорит, что у тебя не все дома. Правда, мне не нравится твоя мать.

Этот шквал непонятных подколок, в которых проглядывало явное недоброжелательство, утомлял Людо и порой нагонял на него сон. Тогда Татав брызгал ему на шею водой, чтобы не дать уснуть.

— Ты уже был с девчонкой?

— Где?

— Ну ты и в самом деле придурок!.. Я так был. Мы даже трогали друг друга за шмоньку. То есть это я трогал у этой девчонки. Мне это дорого стоило…

— Шмонька, — повторил Людо, завороженный этим странным словом.

— Пять жвачек — за шмоньку и две — за титьки. Я хотел, чтобы она потрогала и мою, но она не захотела. Она сказала: «Ты противный, я все расскажу маме». И мне пришлось дать ей еще две жвачки, чтобы она не наябедничала.

Эти беседы обычно заканчивались дракой подушками.

Когда Татав уходил, Людо растягивался на полу. Лежа в темноте с широко раскрытыми глазами, он пристально вглядывался в горизонт, и ему казалось, что он видит своего отца. Видит со спины: рослый мужчина в белых полотняных брюках одиноко бредет по дороге раскачивающейся походкой, бредет долго, но не удаляется, а его тень следует за ним. Погода стоит чудесная, в воздухе пахнет смолой, и Людо хорошо видит его освещенный солнцем затылок, видит, как вдоль тела движутся его руки, и наверняка достаточно его окликнуть, чтобы увидеть лицо, но Людо не знает его имени. Внезапно в бесконечной дали силуэт превращался в маленькую черточку, и Людо проваливался в глубокий сон.

* * *

Однажды утром Татав засветло вошел в его комнату.

— Пора! — закричал он. — Сейчас придет автобус.

И видя, что Людо приоткрыл и снова закрыл тяжелые ото сна веки, продолжил:

— А ну, поторапливайся! Ты что, забыл, что сегодня первый раз идешь в школу?

Он с громким смехом опрокинул матрас вместе с Людо на пол.

— Тебя поведет Нанетт. А вот и она. Ты будешь учиться с малышами, а я — в старшем классе. У нас сегодня с утра физкультура, но я не такой дурак, у меня освобождение.

Людо оделся и спустился вниз. Нанетт ждала его на кухне, где уже завтракал Татав.

— Давай же, Людо, — сказала она, обнимая его. — У тебя и времени только, чтобы выпить кофе. Опаздывать нельзя.

— А где твоя машина?

— У меня нет машины. Я приехала на автобусе. Знаешь, это не так далеко.