Он в изумлении смотрел на лежавший у его ног труп — труп его матери, — на сбившееся платье, разметавшиеся волосы, широко раскрытые глаза. Охваченный паникой, Людо опустился на колени. Он задыхался. Они наверняка должны скоро прийти, они снова отнимут у него мать, а его схватят, запрут навсегда как психа, и он ее больше никогда не увидит. Надо было поторопиться. Людо взял Николь на руки и, прижимая к себе, спустился в машинное отделение. Он судорожно покрывал ее волосы легкими поцелуями. Не выпуская тела матери из рук, он, шатаясь, добрался до выхода, посмотрел на волны, плавно ударявшиеся о корму, и вместе со своей ношей рухнул в море. Освободив правую руку, чтобы грести ею, он крепко удерживал тело другой рукой, чувствуя, как длинные волосы Николь, разметавшиеся по поверхности воды, ласкают его губы. Он торопливо направлялся в открытое море, будто у него там была назначена встреча, и страстно шептал нежные слова. В воздухе, над совершенно гладким морем, разлилось тяжелое томление. Сиреневая полоса все еще окрашивала горизонт. На севере виднелся красный огонек буя, его жалобный призыв то и дело внезапно перекрывался глухими ударами бурунов. Людо обернулся. Берег удалялся, утопая в опускавшихся сумерках, очертания «Санаги» постепенно размывались на фоне темной полоски сосен. Николь лежала у него на руке. Скоро они уснут, убаюканные морем и солнцем, и жизнь больше никогда их не разлучит. Однако, хотя им удалось убежать от преследования, хотя он и знал, что теперь уже никогда не попадет к психам, хотя они оба были спасены, печаль, которая на какое–то время покинула его, снова зарождалась в его душе. Его начало подташнивать, все тело болело, дышать становилось все труднее, и он дрожал от страха при виде кипящих валов, расцвечивающих перед ним темную бездну белой пеной. «Мне страшно», — прошептал он, обхватив мать обеими руками, а затем, не сопротивляясь, понесся, увлекаемый течением, прямо навстречу бушующей волне.