К тому времени Монти своими задними лапами уже основательно подпортил Рагсу шубку. Челюсти пса начали крошиться и обнажили некую субстанцию, похожую на затверделые опилки. Я подумал, не отнести ли беднягу на перетяжку. Только кем я тогда стану? Одно дело – быть хозяином набитого пса и совсем другое – знать, где таких псов лечат.

Рагс выдержал еще один переезд, в нынешний дом моих родителей на границе Ноттингемшира и Линкольншира. Деревушка Калтертон так и пышет сельским духом, она окружена заливными лугами и фермами, однако обычные «Рендж-Роверы» ездят здесь чаще угнанных машин. Соседи не просят папу кого-нибудь пристрелить, ему не приходится устраивать облаву на сбежавшего жеребца и перекрывать дорогу своим автомобилем. В Калтертоне обитает очаровательная шетландская пони по имени Глэдис, хозяева которой позволяют ей бродить по всей округе. Но Глэдис очень благовоспитанна. Она, в отличие от двух подопечных шетландцев Паттенов, никогда не забредает без приглашения к соседям на кухню и не ворует там кошачий корм.

Монти не стало много лет назад, а последняя кошка родителей, Дейзи, умерла от рака в 2007-м. Ушан со сверчком так и не превратились в чучела, поэтому в новый дом они не переехали. В 2004-м мне позвонила мама и сказала, что ее самая старая декоративная курочка, Эгата, наконец испустила дух. Перед тем она много раз вводила всех в заблуждение, засыпая «мертвым сном». Новость меня опечалила и одновременно сбила с толку: я-то пребывал в уверенности, что Эгата умерла еще в 1997-м.

– Так и есть, – подтвердила мама. – Но я потом решила переименовать Снегоступку в Эгату. Ей, по-моему, так больше нравилось.

Что же касается Рагса… Хотел бы я сказать, что был с ним до печального конца, но на самом деле исчезновение Рагса я заметил далеко не сразу. Произошло это в 2007 году. Я регулярно проведывал родителей. И вот как-то во время такого визита я, до того уже несколько недель не вспоминавший о старом псе, вдруг растерянно оглядел гостиную. В ней не хватало привычного затхлого духа. Думаю, мама поступила несколько жестоко, когда отправила Рагса на переработку вместе с садовыми отходами. Однако я вынужден спросить себя: что бы в такой ситуации сделал я? Едва ли здесь подошли бы похороны с кремацией. Сомневаюсь, что, изъеденный молью, Рагс заинтересовал бы собой какой-нибудь музей или интернет-покупателя. У мамы было много друзей, питавших мистическую страсть к ретродиковинкам. Только вряд ли эти друзья нашли бы место для Рагса в своей антикварной лавке.

У нас с родителями было много общих интересов, вот только по времени они никак не совпадали. Пока мама с папой слушали Нила Янга, я увлеченно играл в гольф. Теперь я бы предпочел иметь родителей, слушающих Нила Янга, а они сводят меня с ума громким французским рэпом или африканской какофонией. Мало того, сейчас, когда уже слишком поздно, я мечтаю возвращаться в дом, куда без приглашения забредают шетландские пони и воруют еду у семи полубездомных котов. В дом, где с холодильника на меня высокомерно посматривает оцелот. «Ну почему, когда хочется, у родителей нет ни одного приятеля с филином?» – гадаю я, размышляя над этим жестоким парадоксом.

В пруду на заднем дворе мама с папой теперь держат раскормленных ярких рыбок. Еще родители хвастают, что в их саду временами находят приют королек, овсянка, дрозд-белобровик и несколько черных синиц. Летом в гостиной мама проводит занятия по рисованию с натуры и распахивает настежь застекленные двери. Культурную атмосферу престарелого собрания оживляют веселые зяблики и лазоревки – прыгают на заднем фоне, клюют семечки и орешки. Как-то раз натурщица, полулежавшая в расслабленной позе, заметила на птичьей кормушке большого пестрого дятла и вскочила с криком: «Черт побери! Это кто, ту́пик?!»

– Ну откуда тупик в Калтертоне? – вздыхала мама.

История забавная, но я в ней, честно говоря, на стороне натурщицы. Ничего не имею против птиц, однако мне интересны лишь пернатые крупной весовой категории. Наверняка в будущем – видимо, когда родители уже заведут себе другое хобби – мой скрытый орнитологический ген наконец проснется. Ну а пока птицы для меня – лишь пятнышки в вышине. Я не испытываю желания рвануть к ним туда или спустить их сюда.

– Не пора ли вам завести нового питомца? – часто спрашиваю я маму.

Она отвечает, что думала об этом, но ей не хочется беспорядка.

Я предлагаю собаку.

– Ой, нет. Слишком много мороки.

– Тогда козлика?

– У-у… Вряд ли. Они с папой начнут бодаться.

– А свинки? Свинки очень дружелюбные.

– Да. И можно забыть о поездках в отпуск.

Обычно мама благосклонно воспринимает мое предложение завести кота. Мы даже намечаем поездку в приют для животных, но она всегда передумывает.

– Не знаю… Может, попозже. Хочу жить в чистом доме.

У мамы откуда-то взялось дикое представление, будто маленький клочок шерсти и редкая рвота одного-единственного котика создают «грязь».

Мама видела, как выглядят мои ковры, если их три-четыре дня не пылесосить, поэтому я с удивлением слышу ее слова:

– Могу, если хочешь, забрать кого-нибудь из твоих котов. Они у тебя хоть ласковые. А из приюта не известно, кого принесешь.

Я отрицательно мотаю головой и удивляюсь маминой наивности. Неужели непонятно, что «ласковость» не была заложена в моих бандитах генетически? Я вырабатывал ее много лет, потакая кошачьим капризам. Без копченого лосося и под страшный грохот папиных шагов она мигом испарится.

– Что обсуждаете?

В кухню входит папа с голым торсом, в мешковатых штанах и с электрической зубной щеткой в одной руке. В другой руке у него пакет с личинками комара – корм для рыб, купленный в воскресенье на рынке. На ладонях шариковой ручкой нацарапан список дел: «СВАРИТЬ ПТИЦАМ ОВСЯНКИ», «ПОЗВОНИТЬ В УПРАВУ» и «КОМПОСТ?». Папа открывает рот, чтобы поучаствовать в нашем разговоре, но тут видит двух уток, приземлившихся в пруду.

– Ах, вы падлы такие! Опять воду баламутить! Шеи, к чертям, посворачиваю!

Он швыряет на кухонный стол жужжащую зубную щетку и бежит в сад.

Вскоре я иду за ним. Папа стоит у воды. Он нашел старую рубашку, забытую вчера во дворе, натянул ее на себя. Молодец. Шею уткам родитель не свернул – в глубине души он их любит, это все пустые угрозы. Но птиц папа испугал, и в сад вернулось спокойствие.

Его тут же нарушает лихой свист, которым папа обычно зовет рыб на обед. Я абсолютно уверен, что свист этот – плагиат, недоброкачественная копия звука, которым я подзываю своих котов. Зачем вообще свистеть рыбам? Однако я молчу и старательно изображаю интерес. Папа показывает мне сначала одного карпа кои – очень толстого, который съедает почти весь корм, – потом другого карпа кои – не такого толстого, но тоже весьма упитанного. Этот подбирает угощение, которое не заглотил толстый. Папа ложится на живот, свешивает голову через край пруда, любуется. Он явно ждет, чтобы я лег рядом. Как в детстве, когда мне было семь лет: мы тогда вместе соорудили пруд и запустили туда плавунцов, собранных на озере в конце дороги.