– Кто-то должен занять место Джинни, – вырвалось у меня, и я тотчас пожалела о сказанном. Не представляю, многое ли Мэйзи ему рассказывала, но знала, что мне надо помалкивать. – Забудь.

Я попыталась изобразить замешательство, еще сильнее, чем на самом деле.

– Похоже, у меня в голове еще не все провода распутались.

Он улыбнулся и взял меня за руку.

– Думаю, я рано или поздно привыкну к диковинным вещам, которые творятся в вашей семье, – заверил меня он. – Но, Мерси, признаюсь, иногда хочется хоть немного чего-то нормального, поэтому я о тебе и подумал.

Я вздрогнула и рывком высвободилась. В моей семье нормальность не была комплиментом, и я не желала, чтобы Джексон так меня называл.

– Извини, – мягко произнес он, – зря я тебя потревожил. Но я хотел тебя проведать. Закрывай глаза и спи.

Против воли я повиновалась ему. Почувствовала, как он коснулся губами моего лба, так отец мог бы поцеловать больного ребенка. А потом его губы коснулись моих, нерешительно и совсем ненадолго. Я распахнула глаза, но он уже исчез.

Возвратившись домой из больницы, я целый день провела в постели, но по крайней мере в своей. На следующее утро я проснулась спозаранку, чувствуя себя совершенно здоровой и испытывая жгучее желание куда-нибудь отправиться. Специально оставила мобильник на прикроватном столике, чтобы не выслушивать наставления Айрис. Подростком я часто тайком убегала из дома, и сейчас прошлый опыт мне пригодился. Я вылезла из окна, спустилась по решетке для вьющихся растений и оказалась на свободе. Начиналось прекрасное утро, пусть и влажноватое.

Я принялась гулять по улицам Саванны на автопилоте, особо не думая, куда попаду. В итоге я забрела на площадь Чиппева, купила кофе в «Галерее» и отправилась в парк. Переросшие азалии уже обрезали, и многие бездомные лишились своих убежищ. С одной стороны, я понимала, что за деревьями надо ухаживать, но с другой, и людей мне было жаль. Наверное, Чиппева больше нравилась мне в прежнем, запущенном виде, в ее зеленом буйстве таилось что-то родное и успокаивающее.

Скамейки были заняты либо туристами, представляющими себя в роли Форреста Гампа и фотографирующими друг друга, либо теми же бездомными, которых хотели выдворить из парка. Я уселась на землю под моим любимым деревом. Старалась не думать о Джинни, о том, что с ней сделали, отвлекаясь на болтовню окружающих. Пила кофе и рассеянно смотрела на шпиль пресвитерианской церкви.

Мимо меня пробежала маленькая девочка ангельского вида, засмеялась, когда отец поймал ее и подкинул вверх. Наблюдать за ними мне было и приятно, и горько одновременно. Храни меня Бог, но я завидовала девочке, у которой есть папа. Почему мама не сказала, кто был нашим отцом? А вдруг и на нашу с Мэйзи долю тоже бы выпало простое человеческое счастье, узнай мы его имя? Наверняка у мамы имелись веские причины хранить это в тайне, но иногда мне очень хотелось, чтобы все сложилось по-другому.

– Так я и думала, что найду тебя в парке, Мерси! – раздался голос тети Эллен, и я обернулась. – Когда ты маленькой была и убегала из дома, я всегда шла сюда, искала тебя в тени этого почтенного джентльмена.

В первое мгновение мне показалось, что она отдает честь статуе Джеймса Оглторпа, основателя Саванны, но она просто прикрывала глаза рукой.

– Солнце жарит намного сильнее, чем обычно, – заявила она, уже собираясь сесть на траву, но спустя секунду передумав. – Милая, боюсь, я не в том возрасте, чтобы самой изящно встать с земли, но пока и не в том, чтобы гордость позволила мне попросить твоей помощи. Ладно, вставай, дорогая.

Я улыбнулась. Ее глаза были нормальными, голос ровным, она была в куда более адекватном состоянии, чем раньше. Лицо свежее. Светлые волосы слегка подкрашены. На руках – безукоризненный маникюр, а, судя по легкому дрожанию пальцев, она сегодня еще не пила. Смерть Джинни заставила родных спешно собраться вместе, в доме было не протолкнуться. Приехали не только Тейлоры, но и Мак-Грегоры, Райаны и Дювали, все те, кого мы, Тейлоры из Саванны, небрежно называли «родичами». Интересно, подумала я, Эллен действительно пытается выглядеть прилично перед этим пестрым обществом, или в доме столько народу, что нельзя тайком пробраться к шкафу с выпивкой? Несмотря на безжалостные солнечные лучи и десятилетие постоянного запоя, тетя Эллен выглядела превосходно. Красивее любой другой женщины из рода Тейлоров, если, конечно, не считать Мэйзи. Я встала, стряхивая с джинсов траву, мох и песок, и взяла тетю Эллен под руку.

– Самое худшее ты пропустила, дорогуша, – произнесла она, и мы пошли вдоль парка со стороны Мак-Доно-стрит. – Когда родичи изо всех сил делали вид, что огорчены… кончиной Джинни.

Она виновато покосилась на меня.

– А теперь я тебя расстроила, – вздохнула тетя.

– Ничего. Она меня ненавидела. И ее смерть не оставит зияющую пустоту в моей жизни, – ответила я.

В принципе, я сказала это не всерьез. Но даже не представляю, смогу ли я когда-нибудь осознать свои истинные чувства к Джинни и к ее гибели.

– Ужасно. Мне стоило быть повнимательней к тому, что творилось в нашем роду. Джинни была жесткой не только с тобой. Она никому ни единого доброго словечка не говорила, года примерно с восемьдесят четвертого. С тех пор она становилась все старше и сварливее, и так – до самой смерти.

Эллен снова умолкла.

– Но как получилось, что она дошла до крайности? – спросила я. – Ясно, что на ней лежала нешуточная ответственность, и поэтому она не могла обзавестись семьей, но мне кажется, что она и в брак вступать не хотела. Странно, что же сделало ее такой жесткой?

– Есть у меня теория, но учти, она может быть правильной, – начала Эллен. – Джинни была симпатичной, но не то чтобы красоткой. Мужчины за ней не бегали. И она была умной, а вернее хитроумной. Не интеллектуалкой. Определенно, у нее не было столь богатого воображения, как у тебя, милая. Не было ничего такого, что бы притягивало ее в большом мире, поэтому, когда ее выбрали якорем, это дало ей исключительное ощущение смысла жизни и оправдания своих поступков. Вместо того чтобы использовать ситуацию для расширения кругозора, она, наоборот, закрылась. Ее собственный мирок делался все меньше, но в нем она чувствовала себя все более значимой и важной, чем имела на то право. Считала себя солнцем, вокруг которого мы должны вертеться всю жизнь.

Эллен замерла, пропуская проезжающий по улице туристический троллейбус. И тотчас ее порыв искренности иссяк.

– Хороши мы с тобой, так скверно говоря о покойной, – пробормотала она, сморщила лоб и скрестила руки на груди.

– Полиция вернет тело вовремя, чтобы поминки справить? – спросила я, пытаясь отвлечь Эллен от глубоких раздумий.

– Не знаю, милая. Оливер работает над этим, но, боюсь, пройдет пара дней, а то и недель, прежде чем мы сможем отправить Джинни к вечному покою.

Она помолчала.