Моя матушка пыталась запретить мне рисовать, но я нашла надежного союзника в своем отце. Он, художник по дереву, понимал мою потребность в творчестве и заявил, что мне следует позволить выбранное мною призвание. Это был один из тех немногих случаев, когда мой тихий родитель, воспользовавшись своим правом главы дома, настоял на своем, и моя матушка обвинила меня в этом.

За несколько недель до того, как я навсегда оставила дом, подруга моей родительницы увидела мельком одну из моих незавершенных картин, изображающую искушение Христа. Эта добрая и зоркая женщина сразу обратила внимание на то, что один из мелких бесов на моем полотне похож на одного из наиболее влиятельных граждан нашего города, синьора Никколо, дородного мужчину средних лет, известного своими пороками. Весть о такой дерзости тут же разнеслась по округе, и купец потребовал, чтобы ему показали картину.

К счастью, я предвидела подобный поворот событий. Едва матушкина подруга покинула наш дом, я подправила картину, придав бесу более общее выражение лица. И, для пущей верности, я нарисовала синьора Никколо, только в образе ангела-хранителя Христа. Таким образом, когда разгневанному мужчине показали полотно, моему батюшке удалось убедить его, что виной всему недоразумение. Торговцу так понравилось то, что его изобразили слугой Господа, что он тут же купил картину.

Этим бы все и закончилось, не передай он на следующий день через батюшку предложение о браке.

Мои воспоминания, неожиданно вернув меня к действительности, прервал какой-то звук. Среди доносившихся со всех сторон, прорывающихся сквозь сон вздохов я вдруг услышала шелест ткани, словно кто-то раздвинул занавеску, отделявшую жилище подмастерьев от мастерской. Затем послышались приглушенные шаги. Я сразу узнала поступь, ибо учитель часто заходил к нам ночью.

Да, у Леонардо была скверная привычка будить того или иного из подмастерьев после того, как весь замок уже давно погрузился в сон, и гулять с ним. Поговаривали, что его гнало сластолюбие, но я на собственном опыте убедилась, что это не так. Однажды я шла за ним по погруженному в темноту парку, когда он, показывая на созвездия, мерцающие на ночном небе, вслух размышлял о том, что люди когда-нибудь создадут летающие аппараты, которые доставят их к звездам. В другой раз я помогла ему вырыть миниатюрную копию замкового рва на грязном клочке земли перед мастерской, лишь для того, чтобы он мог испытать в различных вариантах небольшую модель убирающегося моста, который он конструировал по заданию герцога.

Правда заключалась в том, что учитель практически не смыкал глаз, ибо его беспокойный ум был, казалось, вечно полон идей, новых и требующих завершения. И гениальность лишила его не только сна, а также, видимо, основной потребности человека, потребности в дружеском общении. Да и где ему было найти ровню себе по интеллекту, ведь даже хитрец Моро и тот не до конца постиг глубины такого человека, как Леонардо. Кроме того, он держался с уверенностью, граничившей с высокомерием. Поэтому большинство людей либо трепетали перед ним, боясь даже заговорить, либо, не в состоянии понять его подробных объяснений инженерных сооружений, анатомии или теории живописи, считали его сумасшедшим.

Тем не менее человек, обладающий столь огромными познаниями, все же нуждался в общении со своими ближними. Я точно знала, так, словно он сказал мне, что в ночные часы, когда сон бежал от него, одиночество, окутанное мраком, казалось особенно невыносимым. Вот почему он звал нас, учеников, сопровождать его в ночных прогулках: ему было необходимо заполнить пустоту.

Сегодня, впрочем, его привело сюда нечто иное, чем одиночество. Поэтому я была испугана, но не удивлена, когда его долговязая тень упала на мою кровать и он коснулся моей ноги.

— Ну, Дино, ты же, конечно, не спишь? — прошептал он, тряхнув мою ногу. — Ты что, забыл про расследование? Быстро одевайся, встретимся у мастерской.

— Ночью, учитель? — зевая, прошептала я и, поскольку очень устала, осмелилась спросить его. — Не лучше ли нам подождать до восхода солнца? Что мы отыщем при свечах?

Леонардо фыркнул, да так громко, что испугал Томмазо, спящего напротив меня, и тот на несколько секунд перестал храпеть.

— Там, куда мы пойдем, мой дорогой мальчик, свечи не понадобятся, — тихо проговорил он, — ибо я веду тебя на пир.

Увы, как же так получается, что насильственная смерть даже у непроходимых тупиц вызывает самое недостойное из человеческих чувств — жадную любознательность?

Леонардо да Винчи.

Дневники Дельфины делла Фации

Через несколько минут я вышла из мастерской, перед которой Леонардо прохаживался по грязной дорожке, как то большое животное из семейства кошачьих, чей образ навевало его имя. При свете месяца, застывшего вдали над холмами, я увидела, что на нем нет привычного рабочего жакета. Он облачился в короткое платье из ярко-зеленого атласа, украшенного черным бархатом поверх разноцветных чулок. Широкие, отделанные кружевом рукава его наряда были с разрезами, сквозь которые виднелся белый кружевной камзол. Черная бархатная шапочка, увенчивающая буйную гриву волос, довершала его наряд.

В такой одежде его было легко принять за знатное лицо, восхищенно подумала я, стыдясь своего жакета и рейтуз. Да, он носил это изящное платье с видом человека, привыкшего к пышным нарядам. Я вдруг спросила себя, не рос ли он в роскоши и не покинул ли ее ради искусства или его легкость — всего лишь результат природной грации, являющейся, казалось, частью его гениальности.

Не заметив — или просто не соизволив заметить — моего восхищенного взора, он нетерпеливым жестом велел мне следовать за собой. Даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что я послушалась его, он быстро зашагал к главному крылу замка. Я подавила зевоту и побежала вслед, заранее боясь того, что ему может прийти в голову. Но так как синьора Луиджи поблизости видно не было, я сочла, что на этот раз переодеваться мне не придется.

К сожалению, я ошибалась.

Мы задержались возле кухни, где я ужинала с другими подмастерьями. Дверь была отворена, и в длинном помещении, озаренном пламенем множества очагов, где готовилась пища для благородных желудков обитателей замка, было светло, как днем. Исходивший изнутри жар раскалял, словно горячим дыханием быка, прохладный ночной воздух, поэтому я отступила назад. На кухне хорошо морозным зимним утром, в остальных случаях, по крайней мере, в большинстве, она превращается в адское пекло, где еще надо работать. Сегодня, когда после дневного представления поздним вечером устроили пир, кухонной челяди предстояло провести немало часов в этом аду, готовя обильные яства в супнице и на блюде для благородных обитателей замка и их гостей.

Я молча поблагодарила Бога, что являюсь ученицей одного из величайших художников, а не повара или пекаря. Хотя конечно же это место досталось бы мне только благодаря обличию юноши. Здесь я узнала, что и поныне женщин, считая их слабыми, редко допускают к столь трудной работе, как работа на кухне в благородном доме. Кокетка Марселла была одной из немногих, работающих здесь женщин.