Мама опирается локтем на стол и криво улыбается мне, что на нее совсем не похоже.

– Поймешь, когда у тебя будут свои дети.

– Это вряд ли, – бурчу я, снова принимаясь за еду. – Впрочем, ладно. А сообщение, по-моему, честное и открытое. Зачем из-за него голову ломать?

Здесь я лицемерю, ведь сам постоянно думаю о том собрании, но лишь потому, что шумиху спровоцировала моя записка.

Две недели назад я задержался в школе – я ждал маму. В шесть вечера, когда коридоры давно опустели, я шел мимо комнаты отдыха преподавателей. Из-за закрытой двери доносился чей-то тихий голос.

– Никто не узнает.

Я замер на месте. Незнакомый девичий голос звучал тревожно.

– Прошу тебя… не волнуйся. Ведь я не в твоем классе, вместе нас никто не видел, сама я никому о нас не рассказывала. Клянусь. – Пауза. Звук поцелуя. – Я люблю тебя.

Я попятился от двери. Осознав смысл услышанного, я почувствовал, что у меня участился пульс, и поспешил прочь. В тот же вечер на школьном сайте я оставил анонимное сообщение: Кто-то из преподавателей состоит в любовной связи с кем-то из учащихся. Они встречались после занятий в комнате отдыха. Личности неизвестны.

Как ни странно, но сейчас мне кажется, что я не должен был доносить, и это само по себе нелепо. Разве в таком случае я не стал бы соучастником преступления?

Я и так был не особо голоден, а теперь аппетит и вовсе пропал. Я извинился, и в кои-то веки мама слова не сказала по поводу того, что я не доел. Возвращаюсь в свою комнату, но и здесь ничто меня не успокаивает: ни потрепанные корешки любимых книг, ни холодный блеск ноутбука, ни черная ночь в рамке слухового окна. Я крутанул гироскоп на столе – один раз, второй, – но его гипнотическое жужжание не помогает.

С крючка на двери я хватаю запасные ключи от маминой машины, надеваю куртку и иду через кухню, где все еще сидит мама.

– Ты куда? – спрашивает она.

– На улицу, – говорю я и выхожу за дверь, не дожидаясь ответа.

Поездки на автомобиле в темное время суток всегда помогают мне развеяться. Сам не знаю, почему. Безусловно, это не из-за красивых видов: в нашем городке Палома, штат Канзас, с населением 38 000 жителей смотреть особо не на что. Наверно, мне просто легче найти оправдание своему одиночеству, когда я нахожусь в движении.

Я проезжаю мимо шикарных торговых рядов в центре Паломы, мимо офисов местных фирм и антикварных лавок. За ними, на отшибе, одиноко стоит «Макдоналдс» – единственное свидетельство того, что корпоративная Америка признает наше существование. В остальном наш маленький городок – это лабиринт жилых кварталов. Некоторые представляют собой окраинные типовые комплексы с одинаковыми мини-коттеджами, другие – элитные поселки, где дома украшены нарядными круглыми окнами, а в садах и огородах применяются только органические удобрения. Есть еще крошечные забытые улочки с ограждениями из проволочной сетки, которые патрулируют немногочисленные силы нашей полиции.

Сам не знаю, как я оказываюсь у здания старшей школы, паркуюсь на стоянке. Ночью наша школа выглядит совсем иначе: пустое тело с потухшими глазами. В лобовое стекло я смотрю на трехэтажное сооружение из кирпича и стекла, а сам только и вспоминаю тихие звуки поцелуев и шепот: Я люблю тебя.

Пытаюсь представить, что чувствует человек, когда целуется. Сам я никогда не испытывал желания прикоснуться к чьим-то губам. И отказываюсь верить в то, что поцелуй порождает симфонию скрипок, головокружительную смену образов, взрыв чувств в груди или что там еще бывает.

Смотрю на свои руки. Подношу два пальца к лицу, к губам.

Ничего. Никаких ощущений.

Некоторое время сижу неподвижно, потом отнимаю руку от лица. Выхожу из машины, хлопаю дверцей, внезапно смущенный своим поступком. Смущенный тем, что вообще об этом задумался. Я забираюсь на капот машины, прислоняюсь спиной к ветровому стеклу и, сунув руки глубоко в карманы, смотрю вверх. По всему небосводу рассыпана наша галактика, и мне кажется, что я нахожусь в ее чреве. Я – крошечная песчинка.

Знаю, что Земля вращается вокруг своей оси с огромной – для нас – скоростью. Знаю, что вокруг Солнца она летит еще быстрее. Знаю, что скорость вращения нашей галактики – Млечного Пути – вообще бешеная. Но, лежа здесь, я не ощущаю движения – нахожусь в состоянии полнейшего покоя. Делаю вдох, задерживаю дыхание и на счет десять выдыхаю. Облачко пара поднимается над моей головой и растворяется в черном небе.

Ты сделал свое дело, говорит мне внутренний голос. Тебе больше нечего сообщить школе. На этот счет волноваться бессмысленно.

Но в ушах продолжает звучать девичий голос, тихий, хриплый и сладостный.

С понедельника каких только версий я не слышала.

Версий о том, какой же скотиной надо быть, чтобы совращать учащихся.

Версий о том, какая же блудливая тварь соблазняет учителей.

Столовая подобна волчьему логову.

За каждым столом морды с острыми клыками.

Непонятное зверье в очереди за мной тявкает и лает –

сегодня им бросили на растерзание свежий кусок мяса.

Список кандидатов, вывешенный Клэр.

– Эти списки кандидатов в комитет по самоуправлению – смех один. Умереть и не встать…

– Представляешь, Мэтт Джексон выдвинул свою кандидатуру…

– …и Оливия Скотт. Вообще… да?

– Да уж.

– Говорят, Оливия – классная девчонка. Но та-ака-ая шлю-юха. Бре-е-ед какой-то!

– Ага. Кстати, слышали, что в выходные она зажигала с Дэном Силверстайном?

– Спорим, это она крутит роман с учителем? Ой, поняла. Я – гений. А что если те ребята – это такая дымовая завеса распущенности?

(Я набрасываюсь на них, потому что напряжение этой недели копится и копится,

и я больше не в силах сдерживаться.) – Не смейте!

Наша школа – это организм,

умышленно отравляющий себя, вводящий в себя яд внутривенно.

Ехидство, ненависть, желчь.

Неудивительно, что меня тошнит.

Немая сцена.

Два блестящих рта округлились в букву «О»,

четыре подведенных глаза таращатся на меня.

Прежде я не видела этих девиц.

И надеюсь, что никогда больше не увижу.

Раз они порицают Оливию за то, что она раздвигает ноги,

они и меня станут осуждать, если узнают –

флаг им в руки.

Разве количество партнеров имеет значение? Как и рост,