вес, цвет глаз?

Возраст?..

Ну нет, нет, разумеется, это не так,

ведь нам с малых лет внушают, что взрослых надо слушаться;

ведь, отказывая кому-то, отвергая кого-то, приходится демонстрировать железную, несгибаемую волю, если тебе с малых лет внушают, что нужно приспосабливаться, смиряться, угождать;

ведь возраст имеет значение – я это знаю.

Клянусь.

– Извини, Джунипер, – говорит одна из девиц. – Я не хотела…

Я быстро иду прочь от нашего столика. Оливия с Клэр смотрят на меня во все глаза,

словно я создана из космической пыли

и они никак не могут наглядеться на мое необычное, нездешнее сияние.

Чей-то потрясенный взгляд в коридоре, по которому я чуть ли не бегу.

Второй, третий, четвертый шокированные взгляды, обращенные на девчонку, которая выказывает свое волнение у всех на виду.

Закрываю лицо ладонью, растопырив пальцы.

Создаю иллюзию, что никто не видит, как я иду мимо них, – если бы, если бы…

За угол, в дверь, запираюсь. Дрожу, трепещу…

Наконец-то я одна.

Свет отражается от стен уборной,

звонким эхом рикошетит внутри кабинок.

Минуты. Спокойствие, словно солнцезащитный крем, размазывается по моей коже.

Где-то под ребрами скопился крик.

Я сую пальцы под горячую воду. Они краснеют.

Смотрю на свое отражение в зеркале, но что-то в моих глазах не так.

Я не влезла в свою шкуру

и не могу заставить себя поверить, что

между нами все кончено, кончено, кончено.

Вам знакомо состояние, когда до того стыдно за кого-то, что хочется залезть под одеяло, метаться и кричать: Какого черта ты это сделал?!

Никогда бы не подумала, что испытаю подобное унижение – и из-за кого?! – из-за Джунипер. Она всегда такая собранная, порой кажется, что она и вовсе не живой человек.

Нет, она не идеальна. Идеальных людей не бывает. Я тоже не идеальна.

И все же даже как-то приободряет, что Джунипер проявила слабость на виду у всей школы. Накричала в столовой на двух незнакомых девиц. Идеальные девушки так не поступают. Я никогда не делала ничего столь зазорного.

Можете осуждать меня, но своим проколом Джунипер подарила мне ощущение, будто я выиграла какое-то негласное соревнование.

– Что это было? – в недоумении спрашивает Оливия, глядя подруге вслед.

– Понятия не имею. Пойду посмотрю, может, она захочет поговорить. – Я встаю из-за стола, запихиваю мусор в бумажный пакет.

– Да не станет она разговаривать, – предупреждает Оливия. – Помнишь концерт прошлой зимой?

Я морщусь. Трудно забыть выступление Джунипер в декабре прошлого года. В середине последней части концерта она сбилась в связующей партии и опустила смычок, аккомпаниатор тоже перестал играть, и в зале наступила мертвая тишина. Эту завершающую часть – семиминутный отрывок завораживающей виртуозности – ей пришлось начать сначала. Когда публика разошлась, Джунипер заперлась в туалете, и ни родители, ни Оливия, ни я никакими уговорами не могли заставить ее открыть дверь.

Через полчаса, спокойная и собранная, она вышла сама. О том концерте она до сих пор не упоминает.

– Все же я попытаюсь, – не отступаю я.

– Бог в помощь, – напутствует Оливия.

Хмурясь, я поправляю на плечах рюкзак: девять килограммов учебников, тетрадей и переполненных папок. Иду из столовой, думаю: Оливия и сама могла бы попытаться поговорить с ней, от нее бы не убыло. Но Оливия никогда не лезет в душу ко мне или к Джуни, не навязывает свою заботу. Кажется, ей не нравится такая близость.

Когда мама Оливии уехала из Паломы, я каждый день старалась как-то поддержать ее. Слала ей сообщения, звонила, навещала ее – в общем, всячески пыталась облегчить подруге боль. В ту пору, летом, когда мы переходили в девятый класс, машину я еще не водила – по возрасту не полагалось, – поэтому я упрашивала свою сестру Грейс отвезти меня к Оливии. Но затем я сама, после расставания с парнем, оказалась в глубокой депрессии – это случилось в мае. Так вот Оливия спряталась за завесой робкого отстраненного сочувствия и утешала меня банальностями типа «Скоро все наладится» или «Скажи, если я чем-то могу помочь».

Теперь, оглядываясь, я затрудняюсь сказать, справедливо ли это.

Заворачивая за угол, я вижу, как Джуни в конце коридора исчезает в женском туалете. Я спешу за ней.

Дойдя до уборной, я толкаю дверь плечом. Заперто.

– Джунипер! – окликаю я. – Это Клэр. Хочешь поговорить?

– Все нормально, – отвечает она приглушенным голосом. – Уйди, пожалуйста. Мне нужно побыть одной.

– Хорошо. Скажи, если понадоблюсь.

Подавив вздох, я отхожу от двери. Оливия оказалась права. Кто бы сомневался.

Порой мне кажется, что Оливия и Джуни существуют в какой-то другой плоскости. Они любят притворяться, что все у них тип-топ. В этом между ними царит абсолютное взаимопонимание. Я же… скрытность мне ненавистна. В сравнении с ними я чувствую себя эмоциональной растрепой. Они – аккуратно напечатанные арии; я – небрежно наляпанная сонатина, записанная неряшливыми закорючками на нотной бумаге. Джунипер – сама элегантность; Оливия – стоик. А я – бог знает кто.

Ссоры, недомолвки между нами меня раздражают. Неужели мы постепенно отдаляемся друг от друга? Мы втроем неразлучны с шестого класса – у меня сердце сжимается от одной только мысли, что я могу их потерять.

Я грызу ноготь мизинца. «Потерять» – пожалуй, не совсем точное выражение. Не все мы трое отдаляемся друг от друга. Я, как и раньше, стараюсь быть хорошей подругой. Это они вдвоем отстраняют меня.

Во всяком случае, мне так кажется. Джулия и Оливия – два сапога пара, идут в ногу, а я с каждым днем отстаю от них на несколько шагов, превращаясь в стороннего наблюдателя.

Я оглядываюсь на дверь уборной. Меня зло берет из-за того, что Оливия оказалась права. Значит, Джунипер она знает лучше, чем я.

А я ненавижу быть неправой.

Я еду назад в школу из винно-водочного магазина и всю дорогу размышляю о телешоу «Исповедник», которое смотрел в Нью-Йорке. Главный персонаж, ведущий – чел по имени Антуан Эбботсон. Невысокого росточка, улыбчивый, в синем костюме. Он приглашает на свою передачу трех человек, у каждого из которых есть свой секрет. Суть в том, что Исповедник предлагает им раскрыть свои секреты в прямом эфире за деньги, торгуясь, как на аукционе. Но если он достигает определенного долларового порога – какой-то необъявленной суммы ниже $50 000, – приглашенный уходит с пустыми руками. Правда, бывает, что участники телешоу срывают банк. Одной женщине заплатили $47 000 за то, что она объяснила мужу, почему у них в гостиной стоит ужасный запах. Оказывается, однажды в состоянии сомнамбулизма она навалила в пианино, убрать потом за собой не смогла: слишком глубоко упало, не достать, – а сказать об этом кому-нибудь духу не хватило.