неделя со дня, когда дядюшка дал Флоренс понять, что выбрал ей женихов. Флоренс успела изучить все вырезки, а еще поймать Бенджи и расспросить его. Кузен в первый миг изменился в лице, явно испугался, но, поняв, что Флоренс приняла свою судьбу стойко и не собирается ни плакать ночи напролет, пока ее не отправят в обитель Святой Гертруды, ни сбегать из дома, тоже успокоился. И выложил все, что знал. И все, что думал, а думал он, что отец Сэмюэль, наверное, прав. Никакого добросердечия, чистый расчет, холодный, как сердце лорда Силбера.

Пожалуй, мелькнуло тогда у Флоренс в мыслях, дядя зря решил, что его сын – бесполезный ребенок. Ум Бенджамина был острым, а суждения рациональными, и для тех, кого он любил, в его сердце находились милосердие и тепло.

Сегодня дядюшка пригласил на ужин лорда Маккензи – того, от взгляда которого Флоренс чувствовала себя неуютно, даже просто рассматривая портрет.

– Не вешай нос, – сказал Бенджамин, когда они свернули на улицу, ведущую в парк: прокатиться по его аллеям было приятнее, чем ехать в толчее. – Мой отец не дурак и не отдаст тебя тому, чье имущество в три раза меньше, чем у него.

Это звучало резонно, но Флоренс все равно волновалась.

Письмо было от мисс Лилиан: Бенджамин, желая поддержать сестру, вызвался побыть их с наставницей посыльным – тем, кто доставит корреспонденцию и сбережет ее от любопытных глаз. Флоренс уговорила его сходить по адресу лично, раз уж он хвастался, что знает трущобы.

Это был не путь к отступлению, не план побега, нет. Мысли о побеге совсем вылетели у Флоренс из головы, потому что появилось много других забот. Но разве не нужны девице в столь важном деле поддержка и советы опытных подруг? Подруг у Флоренс было мало, точнее – не было совсем, только кузины и леди Кессиди. А по их мнению, она должна была испытывать лишь благодарность и радость.

Кроме ответного письма – сухого, короткого, призывающего слушать сердце и не терять разум и саму себя, – в конверте лежали листовки.

– Я взял их у твоей мисс Лилиан, – сказал Бенджамин, когда Флоренс спросила, что это. – Должна же ты знать, чем именно она занимается.

Мисс Лилиан была суфражисткой. Одной из женщин, которые, по мнению дядюшки, только и занимались тем, что вредили обществу. Они подговаривали честных жен и дочерей бунтовать и получать образование, устраивали отвратительные демонстрации на площадях, вступали в схватки с полицией. Многие вели образ жизни, далекий от того, какой надлежит вести честным и примерным леди из высшего общества. Флоренс слышала о богатых дамах, курящих сигары в салонах, но с кем-то таким мисс Лилиан, конечно, в ее голове и рядом не стояла.

Она с любопытством рассматривала листовки – яркие, с крупными надписями: красными, зелеными, черными и желтыми. Они требовали признать право женщин на высшие курсы, отменить закон, позволяющий мужьям и братьям распоряжаться имуществом жен, сестер и матерей, а еще одна листовка, сложенная вчетверо, как театральная программа, рассказывала об ужасах корсетов и бальных платьев.

Флоренс не до конца понимала, как связаны образование и корсеты.

– Не то чтобы я осуждал, – сказал Бенджамин приглушенно. – В чем-то я даже согласен. Но если ты хотела рассматривать это как свою третью дорогу, сестрица, боюсь, стоит выбрать проводника понадежнее.

Прозвучало это немного… едко. Но Флоренс почему-то не хотелось ему возражать.

Дома, конечно, все суетились.

Леди Кессиди находила в этом своеобразное удовольствие, чего нельзя было сказать об остальных. Флоренс видела слишком мало званых ужинов за свою жизнь, а это был первый, в котором она принимала участие как равная, а не как маленькая хорошенькая девочка, которой позволили на несколько минут показаться взрослым.

Леди Кессиди схватила ее почти с порога.

– Вот ты где! – воскликнула она и кивнула Бенджамину, который только собрался что-то сказать. – Я же просила вас побыстрее!

– Матушка, я… – Бенджамин приложил руку к груди, но не успел ничего возразить: леди Кессиди отмахнулась и утянула Флоренс за собой. В ее комнату. Через парадную столовую, где суетились слуги.

– Платье готово, – быстро говорила она, пока они поднимались по лестнице. – Горничная придет через пару минут. Куда вы несете эти цветы, Бекки? – бросила она походя служанке с роскошным букетом лилий. – Их нужно нести в столовую, а не из нее.

– Простите, миледи, я только…

Леди Кессиди снова лишь махнула рукой и переключилась на портьеры, которые, на ее взгляд, были присобраны не так и не теми лентами.

– А можно мне… чаю, леди Кессиди? – мягко попросила Флоренс, потому что после поездки через весь город все еще хотелось пить.

Даже после лимонада.

– Конечно, дорогая! – Леди Кессиди улыбнулась ей и снова отвлеклась на что-то.

Флоренс замерла, рассматривая хрусталь и столовое серебро. Скатерть была белоснежной, салфетки нежно-голубыми, как незабудки, с золотистыми лентами. Незабудки и золото украшали фарфор, и рядом с каждым прибором стояла крошечная хрустальная вазочка с букетиком незабудок.

Оказалось, что платье Флоренс тоже незабудкового оттенка, с золотой лентой прямо под грудью. Флоренс стояла перед большим зеркалом, смотрела на себя, пока горничная подкалывала это платье – совершенно новое, утром привезенное от модистки, – и не понимала, что происходит.

Утром жизнь казалась такой бесхитростной и понятной! Размеренной, словно не было ни расставания с пансионом, ни приказа дядюшки подумать о замужестве, ни пикников и театров. Простая монотонная работа, которую Флоренс выполняла честно и чувствовала себя на месте. И даже отец Сэмюэль с его странными разговорами нисколько этому не мешал.

А сейчас она будто замерла на краю пропасти.

Чай принесли, правда, пришлось попросить еще несколько раз – и не леди Кессиди, а Розалин, горничную, которую прислали помогать. Флоренс пила его осторожно, сидя на пуфике в одной сорочке и чулках, пока Бекки, та, которую отчитали за лилии, подшивала платье, а Розалин колдовала над средством, которое должно было превратить еле вьющиеся волосы Флоренс в красивые тугие локоны.

– У вас такой странный цвет волос, мисс, – сказала Розалин, расчесывая пряди щеткой. – Почти красное золото.

Флоренс смущенно улыбнулась и попросила передать ей флакон с пилюлями.

– Голова болит, – соврала она.

На самом деле ей просто было страшно. А от страха мог случиться приступ. Флоренс очень не хотела подвести дядюшку сегодня.

Когда солнце начало клониться к закату и комнату Флоренс заполнил густой оранжевый свет, почти такой же, как ее волосы, раздался стук в дверь. Бенджамин открыл ее, прежде чем сама Флоренс или кто-то из служанок позволили это, и очень быстро вошел, опасаясь, что его застанут в коридоре.

В зеркале было видно, как Розалин недовольно покачала головой. Она как раз заканчивала с прической и вплетала в волосы Флоренс букетики искусственных цветов.

– Волнуешься? – спросил Бенджи.

Он занял свое любимое кресло и чопорно сложил руки.

Словно бы никогда не сидел на подоконниках или даже на полу у кровати кузины.

– Немного, – призналась Флоренс. – А тебе можно здесь находиться?

Он лишь махнул рукой.

– Матушка попросила меня спуститься вместе с тобой. Проявить заботу старшего брата. И я с радостью выполню эту просьбу.

Флоренс просияла.

– Готово, мисс. – Розалин отошла на шаг назад, и Флоренс наконец встала с пуфика.

Ноги затекли от долгого сидения и еле держали ее, а помадой для волос пахло так, будто Флоренс мазнула ею прямо под носом.

В зеркале отражалась красивая стройная девушка – непривычно взрослая и хрупкая, очень серьезная и чуть встревоженная.

– Такая красавица, мисс! – Розалин восторженно прижала руки к груди. – И никакой краски не надо! Глаза сами сияют! И румянец нежный!

Она говорила что-то еще, отчего румянца становилось больше – Флоренс не могла сдержать ни смущения, ни улыбки. Она повернулась к Бенджи и поймала в его глазах одобрение.

– Краше нашей Флоренс во всем Логрессе нет, – пропел он с лукавой улыбкой. – Пойдем, сразим наповал того, кто вздумал попросить у отца твоей руки!

Лорд Маккензи и другие гости опаздывали, поэтому их ждали в гостиной. Флоренс села на софу рядом с сестрами – Матильда смерила ее равнодушным взглядом и уткнулась в книгу, Дженни же просто отвернулась, словно Флоренс чем-то ее обидела. Дядя Оливер что-то одобрительно проворчал, а леди Кессиди расплылась в широкой улыбке.

– Ах, дорогая! – всплеснула она руками, но не успела ничего добавить: звон колокольчика из коридора отвлек ее.

Первый гость приехал. Леди Кессиди стряхнула с юбок что-то невидимое и кивнула мужу. Тот встал и подал ей руку. По его лицу было заметно, что все происходящее