— Я неправильно рассчитал дозировку, — бормочет он, как будто самому себе. — Не правильно рассчитал. Я все испортил. Ты не должна была прийти в себя. Не должна была увидеть…

— Мне так жаль, что он причинил тебе боль, Саллен.

Я говорю, пока могу, у меня дрожат губы, и я пытаюсь сжать пальцы в кулаки. Я частично возвращаю себе контроль, но не хочу, чтобы это стало заметно. Я притворяюсь, что все это реально, на случай, если не хочу очнуться от собственной смерти. И это значит, что я не могу дать ему понять, что снова способна чувствовать и двигаться.

— Твой отец…

Саллен поднимает руку к моему горлу.

Сильно его сжимает.

У меня срывается голос, и Саллен снова говорит мне в губы, по-прежнему заслоняя ладонью мои глаза:

— Он мне не отец.

Слова звучат по-животному, хрипло и утробно. С каждым разом кончики его пальцев все сильнее впиваются мне в шею.

— Прости, я просто имела в виду… Ты заслуживаешь лучшего, — говоря это, я чувствую, как, из-за его близости меня обдает собственным дыханием. От того, что он сжимает мне горло, слова получаются невнятными. — Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Где ты был? Куда ты пропал? Дай мне прийти в себя, чтобы я могла увидеть тебя, поговорить и…

— Нет. Нет. Нет, я все сделал неправильно.

Саллен отпускает меня, сразу обе руки, и когда я снова моргаю, проясняя зрение, то вижу, как он поворачивается ко мне спиной, широкие плечи облегает толстовка.

Я опускаю глаза, пытаясь понять, что он делает, но только замечаю нечто, напоминающее стальной хирургический стол, Саллен поворачивается ко мне с большим, зажатым в пальцах шприцем.

Он, должно быть, видит в моих глазах страх, то, как я отдергиваю голову, отворачиваясь от него, потому что Саллен меняется.

— Шшш, шшш, — очень тихо говорит он, склонив голову, черты его лица едва видны из-за капюшона.

У него высокие скулы, впалые щеки, полные губы, легкая темная щетина вдоль четко очерченной линии подбородка. Но он приближается ко мне с иглой, и из-за этой близости часть того, что я вижу под его капюшоном, размывается. Я сосредотачиваю внимание на прозрачной жидкости внутри шприца. От паники у меня учащается пульс, и по телу разливается волна адреналина, но я по-прежнему в состоянии лишь сжать пальцы в кулаки.

Я пытаюсь оттолкнуться ногами, но едва успеваю пошевелить одним пальцем, как Саллен хватает меня за лицо, проводит ладонью по подбородку и отворачивает от себя мою голову, как будто не хочет, чтобы я смотрела на то, что он собирается со мной сделать.

И тут я вижу это.

То, что находится внутри одной из множества выставленных в этой комнате банок.

«Нет».

В какой-то жидкости, должно быть в формальдегиде, плавает белый кролик. На меня смотрят его розовые глаза, пушистое тельце скрючено и сжато, чтобы уместиться внутри большого сосуда.

— Нет, — на этот раз я говорю это вслух, дрожа всем телом.

Я снова пытаюсь брыкнуться, и на этот раз мне это удается, с моего плеча сползает простыня, обнажая грудь.

Саллен крепче сжимает мое лицо и издает какой-то странный горловой звук. Может, стон.

Я чувствую, как мою грудь овевает холодный воздух, сердце бешено колотится в грудной клетке.

Затем в мой сосок вонзается что-то острое.

Я замираю.

Крепко закрываю глаза, чтобы не видеть кролика, и впиваюсь ногтями в ладони, но, похоже, не могу поднять руки. Тогда я снова отчаянно брыкаюсь, и простыня сползает еще ниже, обнажая мой живот.

Я наполовину обнажилась перед ним по собственной воле.

— Это больно? — тихо спрашивает Саллен, все еще сжимая мое лицо и отворачивая его от себя.

Я не знаю точно, что он имеет в виду, пока не чувствую это снова.

Еще один укол в сосок.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

— Что ты делаешь? — шепчу я, чувствуя, как по лицу струится тепло моего беззвучного плача. — Что ты со мной делаешь?

Саллен не отвечает, но я чувствую, как он перемещается с ноги на ногу.

Затем у меня на груди оказывается что-то теплое и влажное, он обхватывает мой сосок губами и посасывает его. Меня.

Когда его зубы царапают мою плоть, у меня из горла вырывается стон.

Он слегка приподнимает голову, и холодный воздух покалывает мою кожу в том месте, где только что был его рот.

— Ты… божественна, Кария.

Он зажимает зубами мой сосок, и я вскрикиваю, выгнув над столом спину. Это не столько больно, сколько ошеломляюще. Я не знаю, где находится игла, и в полном ужасе от того, куда он ее воткнет и что это со мной сделает.

— Пожалуйста, позволь мне тебя увидеть, — шепчу я, не открывая глаз, а он своей рукой все еще не дает мне к нему повернуться. — Пожалуйста.

Саллен снова меня кусает, на этот раз он смыкает зубы на моей груди, затем поднимает голову и внезапно притягивает к себе мое лицо.

Я резко открываю глаза.

— Теперь видишь? — тихо спрашивает он, его зрачки расширяются, почти сливаясь с чернотой радужной оболочки, зрелище до боли знакомое, хотя я не могу понять почему. У него запавшие глаза, под ними лилово-черная кожа. — Такого друга ты себе хотела, Кария?

Он улыбается, и это пугает. Мне видны его зубы, но не все. Какого-то не хватает, но у него во рту есть клыки, и они неестественно острые. У них белые, хищные кончики, как будто он может проткнуть ими мою кожу.

— С таким ты хотел играть, когда росла? — Он наклоняет голову, и от этого движения высокий воротник его водолазки сдвигается, обнажая участок кожи вдоль горла.

У меня внутри все холодеет.

У него в коже что-то зашито. В нем. Что-то, от чего его плоть кажется бугристой и…

— Нет, нет, я так не думаю. Я искренне сожалею о том, что должно произойти, но я не