Я чувствую, как под веками двигаются мои глаза, отчаянно желая увидеть, но все напрасно. Поскольку Саллен, похоже, щелкнул выключателем, отчего погас даже зеленый свет, и вокруг нас теперь только тьма.

Он проводит по моей нижней губе большим пальцем, его прикосновение легкое и скупое. Я чувствую вкус кожи его перчатки, он как новая обувь и густой дым. Я не пробовала ни то, ни другое, но предполагаю, что на вкус они именно такие.

— Я этого не делала, — снова умудряюсь произнести я, и на меня накатывает волна облегчения. — Я… искала тебя. Звала. Я всегда хотела с тобой поговорить.

Уже агрессивно, более уверенно, Саллен прижимает большой палец к центру моих губ, как будто хочет их зашить. Он отстраняется; я чувствую, как вокруг него колышется прохладный воздух.

— В первый раз, когда Штейн увидел, что я слежу за тобой из своего окна, он содрал кожу у меня с бицепса, засунул внутрь обертку от конфеты и зашил ее там. Затем засмеялся и провел ладонью в латексной перчатке по моей руке, прислушиваясь к шуршанию. «Персиковая тянучка», — сказал он, и я понял, что Штейн сосет ту самую конфету, чья обертка теперь у меня под кожей.

Отвращение — это внутренняя реакция моего тела. У меня сводит желудок, а затем накрывает волной тошноты, горячей и вязкой. Я не могу сдержаться и размыкаю губы, к горлу подкатывает отрыжка, звук от нее слышен сквозь жужжание работающего в комнате вентилятора.

Но Саллен тут же просовывает мне в рот палец и надавливает на язык, на моих вкусовых рецепторах разливается вкус кожи — густой, нейтральный и неестественный.

Желудок сводит от тошноты, но, когда Саллен проводит пальцем по нижней стороне моих верхних зубов, медленно скользя им по бороздкам коренных, меня больше не мутит. Мой рот наполняется слюной, она стекает с уголков губ, и я не дышу.

— Тебе это противно? — тихо спрашивает Саллен, и я не могу понять, где конкретно он находится.

То ли он сидит на стуле рядом со столом (или на чем я там лежу), то ли стоит. Но то, с какой неуверенной легкостью он ко мне прикасается, дает мне все основания думать, что поза, в которой он находится, ему удобна. Теперь Саллен проводит пальцем по моим зубам, по боковым, по двум передним, во время его инвазивного обследования моя верхняя губа немного выпячивается.

— Потому что, если ты думаешь, что это неприятно, Солнышко… то, если бы я вырвал тебе этот зуб, — он проталкивает палец в перчатке под острый кончик моего клыка. — Прямо сейчас, без анестезии, ты бы поняла малую толику того, что значит быть ребенком Штейна.

Каждую клеточку моего тела сковывает неведомый доселе страх. Страх, сочувствие и желание его утешить — все это искажается и путается в моем мозгу.

— Почему?

Я ничего не могу с собой поделать, и у меня изо рта бессистемно вырываются слова. Когда я это произношу, мои губы на мгновение обхватывают его палец.

Я слышу его резкий вдох и не понимаю, от чего он, пока секунду спустя Саллен не говорит спокойным, хриплым голосом:

— Сделай это еще раз.

И прежде чем я успеваю спросить, что именно, добавляет:

— Пососи мой палец. Задействуй зубы.

Я дышу с открытым ртом, с уголков моих губ стекает слюна, и мне хочется сказать Саллену «нет», хочется спросить, почему Штейн Рул так сильно его ненавидел, хочется закричать, но прежде чем я успеваю что-либо сделать, он, похоже, встает или выпрямляется, поскольку за моими закрытыми веками движется его тень.

Затем Саллен резко прижимает другую руку к низу моего живота, поверх простыни, мышцы брюшной стенки сокращаются, и я снова давлюсь рвотными позывами, обхватив губами все еще торчащий у меня во рту палец. Саллен сильно и нестерпимо давит мне на живот и говорит четко, но очень хрипло:

— С тобой я пытаюсь себя контролировать, и это невероятно трудно. Кария, пожалуйста, сделай, как я говорю.

Я не думаю. Я больше не уверена, что сплю, но, если есть шанс, что это не так, мне хотелось бы остаться живой. Я обхватываю губами его палец, что требует больше усилий, чем обычно, как будто мои мышцы все еще спят, балансируя на грани бодрствования. Я осторожно сжимаю зубами его кости, ощущая под ними мягкую, пористую кожу.

Он ослабляет давление на мой живот, хотя и не убирает руку.

Я слышу его дыхание; оно громкое, перекрываемое шумом вентилятора на заднем плане. Его голос звучит испуганно, но он не сказал мне остановиться, и к тому же еще глубже засовывает мне в рот палец, касаясь спинки языка.

— Прикуси, — говорит он низким хриплым голосом.

Я смыкаю рот как раз над тем, что, как мне кажется, является нижней костяшкой его пальца.

— Сильнее.

Это приказ, пронизанный желанием.

Меня обдает жаром, на шее выступает пот, но я делаю, как он велит. Однако мне не хочется причинять ему боль, и я представляю, как его отец со смехом сосет конфету после того, как поиздевался над своим сыном.

Давление у меня в глазах нарастает.

Я прикусываю его палец, прижатый к самому горлу, и у меня получается… моргнуть.

Возникает смутное очертание его фигуры, освещенной легким зеленым сиянием, которое раньше не проникало сквозь мои веки. Возможно, Саллен лишь приглушил зеленый свет, но не выключил.

Темные глаза, карие с янтарными крапинками. На короткие темные пряди накинут капюшон. Горло скрыто под высоким черным воротом водолазки.

Пухлые губы Саллена приоткрыты, словно в экстазе.

Он стоит надо мной. В комнате высокие потолки, стены заставлены какими-то банками, но я не обращаю внимания ни на что, кроме него.

Пока он не замечает, что я за ним наблюдаю.

Саллен с такой силой вырывает у меня изо рта свой палец, что мои клыки царапают его перчатку, и у меня перехватывает дыхание. Он прижимает свою ладонь к моим глазам, и я чувствую у себя на коже, чуть выше бровей, собственную