малейшего намека на сожаление. Его занимали сейчас сразу несколько необъяснимых загадок, которые, как можно было предугадать, сложатся в одну большую тайну. Скорее всего, отвратительную. Но первый из моментов сыщик затеял прояснить тут же, не отходя от коченеющего тела.

— Скажите-ка, — начал спрашивать продавца, но отметив общую обмяклость и мертвенный ужас на округлом лице, переадресовал вопрос модистке. — Скажите-ка, за какой надобностью Мисимов выходил из дома нынче утром? Он ведь и вправду был болен, кровать разобрана, простыни пропитаны потом, да и в комнате дух тяжелый — окно давненько не открывали.

— Мне почем знать?! — барышня стояла все так же, уперев руки в бока. — Поднялся ни свет, не заря. Прошел мимо, не глядя по сторонам, вниманием меня не почтил.

И тут же поджала губы, давая понять всем присутствующим, что добавить ей нечего. Мармеладов сделал знак бровями кавалергарду и тот, понимающе кивнул.

— Помилуйте, Изольда, душа моя, — ах, пройдоха, уже и познакомиться успел, изумился Митя, а Ершов продолжал бархатным голосом. — Ваша прозорливость, уверен, уступает лишь вашей бесподобной красоте. Эти глаза, — осмелюсь ли сравнить их с небесными звездами, ведь даже звезды стократно тускнее, — глаза, способные не только пленять мужчин целыми эскадронами, они ведь также наверняка подмечают незаметные остальным детали.

Вся эта тирада, произноси ее Митя, показалась бы сущим бредом. Да и в язвительных устах Мармеладова не имела бы успеха. Однако юный красавец, приближаясь шаг за шагом к строгой барышне, наполнял слова столь жаркой страстью, что та моментально растаяла.

— Кое-что заметила, как без этого… Знаете, Платоша, а ведь приказчик так никогда прежде не уходил. Мисимов дотошный был, цеплялся ко всем хуже пиявки. Непременно заглянет под прилавок, проведет пальцем — нет ли где пыли-грязи. Указания подробные оставит, кому в долг не отпускать больше, он же книги учетные сам вел, расписки подшивал, векселя… Дверь вот эту… — модистка протянула руку и вроде как теряя равновесие, невзначай вцепилась в мужественное плечо кавалергарда. Ершов подхватил ее за талию сильной рукой, заслужив благодарно-восторженный взгляд девицы.

Мармеладов кашлянул, призывая продолжать, но модистка не обратила на это внимания. Пришлось напомнить:

— Дверь вот эту…

— Дверь? Да-да, сударь, — говорила она по-прежнему глядя лишь на Платона. — Вот этой самой дверью так хлопнул, аж стекла задрожали. Хотя обычно бережно затворял.

— Может быть еще какая-нибудь деталь? — уточнил адъютант по особым поручениям.

— Мисимов сутулился всегда, плечи опускал, а тут, словно подменили: идет прямой, как башня, голову держит высоко. Смотрит прямо, совсем как кавалергард на параде, — модистка уже почти забыла про покойника на полу, смотрела только на Ершова и говорила с придыханием, но тут взгляд ее упал на струйки крови, вытекающие из-под прилавка. — Ох ты Боже мой… Я, признаться, удивилась, куда это он собрался в такую рань. Лавку мы с восьми утра открываем, а тут еще и не собирались даже. Вообще-то в праздник нам работать и не положено, но приказчик велел торговать — говорит, у купца Филиппова будет закрыто, у madame Монклер тоже. А мы соберем всю деньгу.

Митя все еще удерживал дверь, не надеясь на хлипкий засов, который уже поддавался под натиском любопытствующих. Но тут снаружи раскатисто прогремело: «Эт-та-а что за безобр-р-разие? Р-р-разойдись!» и тут же давление на дверь ослабло. Городовой наконец-то протолкался через толпу и настойчиво колотил в дверь.

Мармеладов поспешил уточнить:

— А заметили ли вы, куда пошел приказчик по улице — направо или налево?

— Никуда не пошел, — модистка поджала губы. — Его извозчик ждал, прямо у входа. Сел в коляску и поехал.

Сыщик оставил Ершова объясняться с полицейским, а также улаживать дела с обладательницей пленительных глаз. Сам же, вместе с приятелем, вышел на улицу.

— Извозчик, Митя. Извозчик! — он ходил туда-сюда, три шага вперед и столько же назад, расталкивая галдящих зевак. — Зачем приказчику нанимать коляску, чтобы потом пересаживаться? Это же нелогично! Ехал бы уже до нужного места. Но он опаздывал к намеченному времени, к спектаклю в вагоне конки. Мы снова убеждаемся, что пассажиры просто играли свои роли. А еще из описания следует, что приказчик был подавлен и нетипично хмур.

— Еще бы… На гадкое дело шел, чему же тут радоваться?!

— Верно, Митя, верно! Его тяготило участие в преступном заговоре. Наверняка и доктор это заметил, вот почему решил сообщника отравить.

— Доктор. Ты снова говоришь про доктора. Но откуда такая уверенность?

— Ты разве не слышал, что говорил продавец? Мисимов поднялся к себе в комнату, чтобы выпить лекарство. Болел приказчик, серьезно болел. А если у человека кашель, да такой сильный, что даже в полицейском протоколе отмечен… Наверняка он позвал доктора. А тот ему отраву подсунул.

На пороге появился Платон Ершов, сияющий эполетами и надутый от важности. «Индюк! Чисто индюк», — захихикали в толпе. Следом семенил городовой.

— Все выспрошу, ваше-ство! — блеял он подобострастно. — Дознаюсь и немедленно доложу-с…

Кавалергард сухо подтвердил:

— Немедленно!

После чего проследовал к карете, даже не взглянув на служаку, нервно мнущего в руках фуражку.

Страшная штука — власть, подумалось Мите. Вот юнец, прямо скажем, не великого ума или таланта, но вознесшийся благодаря семейным связям, а может, по иной оказии. Городовой обязан ему подчиняться, хотя в отцы годится и для общества, наверняка, гораздо больше пользы принес на своем посту. Но обязан поклоны отвешивать. И сам почтмейстер, хоть и командует полусотней работников, вынужден этому разряженному бревну кланяться. С зубовным скрежетом и вертя кукиш в кармане, без малейшей толики уважения, а все же придется. Тяжелая, хоть и незримая, десница всея имперской иерархии надавит на затылок в положенный час, тут уж никуда не денешься. А Мармеладов? Станет ли он кланяться высокому чину, задравшему нос? Сыщик не был вольнодумцем, разумеется, однако дутых авторитетов никогда не признавал. Такой не только проигнорирует поклон, но и отпустит пару язвительных замечаний или по-другому спесь собьет. Щелчок по задранному носу обеспечит, уж поверьте.

Другой вопрос: хорошо ли это? Империя всегда представлялась Мите пирамидой, построенной на манер карточного домика. В самом низу крестьяне, распласставшиеся на земле, да фабричные рабочие, сгорбленные под тяжким гнетом. На их спинах покоится вся кабинетная табель о рангах, непременно согнувшаяся в поклонах, соответственно занимаемому положению. Надобно это для того, чтоб конструкция имперская держалась прочно и основательно. Как