творчестве, непримирим к дешевой литературной славе. Ему было чуждо поучать и проповедовать. Он был сдержан, благороден и скромен. Никому не докучал своими невзгодами, болезнью; молчал, когда ему было мучительно тяжело. Никогда не щеголял необычностью слова, не прибегал к аффектации. Во всем была простота. Но простота, наполненная точностью, ясностью мысли и сильным чувством. Правдивая простота. А точнее — простота правды. «Главное, он был постоянно искренен, а это великое достоинство писателя», — сказал о нем Лев Толстой.

Спокойное, как бы овеянное холодным огнем, внешне бесстрастное течение чеховского повествования в «Сахалине» скрывает в себе эмоциональные заряды большой силы. Цифры, выкладки, статистика, содержащиеся в книге, и их глубокий логический анализ неопровержимы и сокрушительны по воздействию своему. Чехов ничего не преувеличивал, ничего не преуменьшал. Его книга о Сахалине — книга беспощадной правды и беспрекословной убедительности. Какие человеческие судьбы, какие характеры, какие факты подсмотрены в жизни и с какой силой и лаконичностью переданы! Можно взять наудачу любую страничку, любую чеховскую запись. Ну, хоть эту, например, о бессрочном каторжном Пищикове:

«Этот Пищиков засек нагайкой свою жену, интеллигентную женщину, беременную на девятом месяце, и истязание продолжалось шесть часов; сделал он это из ревности к добрачной жизни жены; во время последней войны она была увлечена пленным турком. Пищиков сам носил письма к этому турку, уговаривал его приходить на свидания и вообще помогал обеим сторонам. Потом, когда турок уехал, девушка полюбила Пищикова за его доброту; Пищиков женился на ней и имел от нее уже четырех детей, как вдруг под сердцем завозилось тяжелое, ревнивое чувство...

Это высокий, худощавый человек, благообразный, с большою бородой. Он служит писарем в полицейском управлении и потому ходит в вольном платье. Трудолюбив и очень вежлив и, судя по выражению, весь ушел в себя и замкнулся. Я был у него на квартире, но не застал его дома. Занимает он в избе небольшую комнату; у него аккуратная чистая постель, покрытая красным шерстяным одеялом, а около постели на стене в рамочке портрет какой-то дамы, вероятно, жены».

Эту бы историю да в руки заурядно-бойкому беллетристу — уж он развернулся бы! Чехов ограничивается скупыми, емкими, потрясающими своей строгой достоверностью двадцатью строчками! Даже в малейшей детали не поддался соблазну утвердительно сказать, что на стене висел портрет жены: точно этого не знал, а хозяина дома не застал, чтобы справиться. И написал поэтому: «вероятно, жены».

А несколькими строками выше: «...судя по выражению, весь ушел в себя и замкнулся». Думается, Чехов — неумолимый приверженец краткости и страстный любитель вычеркивать — мог бы обойтись без слов «судя по выражению». В рассказе, наверное, обошелся бы. Но в очерке оставил. Не потому ли, чтобы придать своему наблюдению абсолютную подлинность?

Изобличая жестокость, бесправие, лицемерие, фальшь, пошлость, душевную нечистоплотность, невежество, Чехов глубоко понимал высокое призвание человека, верил в него и был непримирим к любым формам попрания человеческого достоинства. «Какое наслаждение уважать людей!» — отметил он в своей записной книжке.

Уважением к человеку отмечено и все трехмесячное поведение Чехова на Сахалине, и все, о чем он поведал в книге об этом острове. И удивительно: может быть, впервые и единственный раз в жизни он высказал удовлетворение своим литературным детищем — тем, что в его «...литературном гардеробе будет висеть и этот жесткий арестантский халат».

«...Какой кислятиной я был бы теперь, если бы сидел дома!» — написал он, возвратясь в Москву. И если б не поездка на Сахалин, может, не было бы знаменитой «Палаты № 6» — этого гневного обличения царского самодержавия, согнавшего в грандиозную палату-тюрьму народы России, — рассказа, который так ценил Ленин; не было бы и «В овраге». Да и многое другое, что было создано писателем в последующие годы, пропиталось особым драматизмом, как бы «просахалинилось».

Чехов был одним из великих подвижников своего времени, которые «нужны, как солнце».

Мне предстоял еще один перелет по Сахалинской области. На Курилы. Более сорока островов выстроились дугой, заслонив Охотское море от Тихого океана, — младшие братья большого Сахалина.

Самолет приземлился у самого подножия вулкана Менделеева. Вполне миролюбивая гора, плотно укутанная в хвою. Но кое-где над серыми прогалинами курится дымок, а к берегу океана невидимыми подземными путями пробивается горячая вода. Искупайтесь в целительных ключах — пройдет усталость, вы взбодритесь и почувствуете себя помолодевшим лет на десять.

Во всю свою силу, от души поработала природа на острове Кунашир. Всего здесь в избытке — и озер, и леса, и гор, и целебных источников, но вдоволь и дождей, и долгих зимних холодов, ураганных ветров, океанских штормов. Живут здесь люди трудолюбивые и щедрые душой, мужественные и скромные...

Океан в тот день был беспечно спокоен. Я шел по берегу и собирал ракушки. Кто-то окликнул меня. На борту старого кунгаса, вытащенного на песок, стоял уже немолодой рыбак с широким обветренным лицом, жилистыми с въевшейся морской солью руками, в высоких сапогах.

— Что вы всякую мелочь собираете? Вот возьмите — на память, — и он протянул мне великолепную раковину, сверкающую оранжево-белым перламутром с мягкими голубыми прожилками.

Как же отблагодарить доброго человека? В сумке у меня была книга — сборник чеховских рассказов. Вот я и подарил ее рыбаку.

— Чехов, — прочитал он на обложке и добавил: — Наш, сахалинский!

Рыбак был с большого острова.

ТРИ ЧУДА

Горы, ущелья, бурные реки, водопады и озера в окружении молчаливых, суровых скал — колыбель армянского народа.

Камни, камни... Царство камней! Кажется, здесь немыслима жизнь. Но люди живут. И живут давно. С незапамятных времен.

Из камня они строили жилища, воздвигали крепости и храмы. На камне взрастили виноградную лозу, дерево и злак.

Камень сопутствует всей жизни армянина, всей армянской истории. Он и беда и счастье. В окрестностях Гориса, что стоит в горах Зангезура, солнце, вода и ветры изваяли из камня причудливые скульптуры. Рассказывают, что, когда грозный Тимур подошел со своей конницей к здешним местам, он в изумлении остановился: ему почудилось, что перед ним неодолимое войско. И бесстрашный доселе Тимур отступил от Гориса.

Природа подсказала армянским зодчим формы, набросала чертеж-черновик, который в подробностях усовершенствовал человек, создав неповторимый, самобытный архитектурный стиль. Поглядите на островерхие, словно изваянные чудотворцем, скалы Гегарта, на вертикально взнесенные плоские как стол вершины Лори, на плавные контуры Гегамских гор. Не