— Слушайте, — обратилась полуугрожающе Лаврецкая к студенту, — скажите ей, чтобы она лучше ушла. Слышите, скажите ей; пусть уходит.

Лаврецкая тяжело дышала. Она в сущности не понимала ясно, чего она хочет и чем руководствуется, настаивая на уходе хористки от Короткова. Она поддалась тому специфическому припадку ревности, который всегда наблюдается в кафешантанном мире. Это не была ревность обыкновенных женщин, основанная на своем праве, это была ревность истерическая, внезапная и сильная, часто беспричинная, непонятная.

— Что же я могу сделать, — пробормотал растерянно Коротков.

Он не мог отогнать от себя хористку, он не решился бы на такую грубость, но, вместе с тем, не мог отказать и Лаврецкой, которая упорно настаивала, чтобы Вера ушла от него. В то же время его задело требование Лаврецкой. Он считал, что она не имеет права претендовать, чтобы он не ухаживал за Верой, и вообще ревновать, потому что сама Лаврецкая вела себя непростительно. Этим поводом он решил воспользоваться, чтобы не исполнить требование Лаврецкой, несмотря на то, что гнев ее и возбуждение ему льстили и даже давали ему известное удовлетворение. Короткову очень не хотелось обижать Веру, но он не желал сразу сдаться, помириться с Лаврецкой и простить ей, чувствуя себя победителем.

— Чего вы хотите? — спросил он ее высокомерно и ядовито, — ведь, я вас не трогал, когда вы там пьянствовали. Идите к ним, вам с ними весело... Для чего я вам...

Вера торжествующе улыбнулась и насмешливо и гордо стала оглядывать смутившуюся и растерявшуюся от слов студента Лаврецкую.

— А, так вот что, — пробормотала Лаврецкая, не зная, что делать, — так вы за нее... Ну, что-же, если она вам нравится, оставайтесь с ней, можете, сколько угодно наслаждаться. Я не препятствую...

Лаврецкая хотела сделать насмешливую гримасу, но едва не заплакала, и на углах ее глаз показались слезы. Тогда Короткову сделалось жаль ее, и он решил освободиться от общества Веры.

— Вы видите, какая она, — конфузливо обратился он к хористке, — уступите ей...

— С какой стати, — не соглашалась Вера, — какое она имеет право гнать меня, кто она такая?

Лаврецкую вывело из себя упорство хористки.

— Да что вы с ней разговариваете, — крикнула она студенту, указывая презрительно на Веру, — она хочет вас обставить, дайте ей пять рублей, и пусть отчаливает...

Услыша эти слова, Вера вскочила дрожа от злобы.

— Скажите, пожалуйста, какой фасон, — крикнула она Лаврецкой, передразнивая ее, — обставить!? — Ты бы лучше за собою смотрела. Ты, ведь, весь вечер всех обставляешь, накрываешь кого только можешь — бессовестная. Очень мне нужен твой студент, не видела я этих коллег. В самом деле, дура воображает! Я тебе, вместе с ним, дам пять рублей. Наплевать мне на твоего студента и на тебя...

Женщины стояли одна против другой в угрожающей позе, с дрожащими губами и сверкающими глазами. Вблизи не было ни Пичульского, ни Ольменского и, некому было прекратить скандал в начале. Озлобленные и и нервные девушки стали ругаться среди ресторана, изощряясь в оскорблениях, грубых насмешках и брани. Полные глубочайшего презрения друг к другу, они тряслись от злобы, извергая визгливо ругательства, и готовы были каждую минуту вцепиться одна другой в волосы. Они выливали одна на другую потоки грязи, старались перещеголять одна другую в тяжелых упреках, не думая, что каждая обвиняет другую в том, в чем сама виновата. Каждая пачкала противницу своей же грязью.

Эта сцена стала привлекать внимание кутящей публики, гости тесным кольцом окружили ссорившихся женщин, и скоро Вера и Лаврецкая очутились в центре любопытной толпы. Женщины, цепляясь своими огромными шляпками за лица мужчин, проталкивались вперед, полный любопытства. Столкновение между певицами произвело сенсацию среди ресторанной публики, оно внесло известное разнообразие в шаблонную ночную жизнь заведения. Все плотно прижимались друг к другу, ожидая интересной сцены, драки, и каждый, несмотря на шум, царивший вокруг, старался разобраться в причинах ссоры, услышать слова противниц. У всякого явилась понятная потребность принять чью-либо сторону в происшедшем столкновении. В конце концов толпа стала на сторону хористки, которая в своих криках была логичнее Лаврецкой и обладала более веским материалом для завоевания сочувствия. Лаврецкая казалась неправой уже потому, что она первая начала ссору, подойдя к Вере, мирно ужинавшей со студентом. Лаврецкая без видимых оснований оскорбила Веру тем, что стала гнать ее от гостя. Лаврецкая была полна слепой, ревнивой ненависти к хористке, и потому не могла предъявить к Вере каких-либо серьезных, основательных претензий. Вследствие этого она терялась и не знала, что говорить, она не чувствовала почвы под собою, и потому увеличивалось ее волнение. Вера, замечая общее сочувствие к себе, стала крикливо посвящать жадную ко всяким скандалам, восприимчивую толпу, во всю грязь кафешантана.

Вера разоблачала толпе, что Лаврецкая сегодня накрывала мужчин, ужиная сразу на всех столах, как переворачивала умышленно рюмки с ликерами, чтобы увеличить счета, как она смеялась над всеми, и каждый из гостей начинал соображать тактику Лаврецкой. Всем сделалось неловко друг перед другом, даже стыдно, что они оказались обманутыми и осмеянными певицей, несмотря на то, что все они знали, что певицы должны так поступать. Все эти мужчины, пьяные, усталые и возбужденные, понимали поступок Лаврецкой, как измену и издевательство. Их стало охватывать негодование, и, как на зло, толпу начали беспокоить официанты, тащившие с торжеством злополучные бесчисленные порции яичниц с колбасой, которые шипели на белых, словно новых, сковородах. В другое время никто не обратил бы внимание на то обстоятельство, что заказанное блюдо не тронуто певицей. Но при настоящих обстоятельствах этот факт получил характер пороха, брошенного в огонь. Все вдруг возмутились коварством Лаврецкой, всем почувствовалось, что они попались на какую-то удочку, что над ними посмеялись.

Они с презрением оглядывали студента Короткова, не понимая, что в нем нашла хорошенькая Лаврецкая, за что она предпочла его им, с их деньгами, манерами и выхоленностью. Со всех сторон слышались иронические замечания по адресу Лаврецкой и студента, все явно и решительно сочувствовали Вере. Это ободряло ее и более возбуждало.

Лаврецкой руководила, главным образом, ревность. Вера была побуждаема только своим самолюбием, упрямством и невольным сознанием превосходства Лаврецкой. Бранясь с противницей, Лаврецкая невольно стала отвечать дерзостями на дерзости публики. В то время, когда толпа в лице ее выражала презрение тем, которые манили их сюда, интересовали и волновали близостью приятного разврата, Лаврецкая, словно